Слушайте, что вы делаете? — забеспокоился Иосия Калп. Арли тем временем заглянул в фургон. Там было как в армейской санитарной повозке: бутыли, ящики, коробки со всякими припасами. С веревки, натянутой поперек, свисали кухонные принадлежности. Ба! Да тут и едой пахнет! Он влез внутрь, поднял брезент, и — ба! — там обнаружилась корзина сладкого картофеля, мешки с сахаром и кофе и куриная ощипанная тушка.

А ну-ка вылезайте оттуда, сэр!

Ну вот: все, что нужно. Нашелся сложенный кусок брезента, кирка, лопата и стопка мундиров, как синих, так и серых. Еще он нашел свернутые ширмы с намалеванными на них фоновыми картинками. Одну развернул, там оказался нарисованный пруд с гусями и утками и нарисованные деревья, в реальности не виданные.

Но что Арли особенно поразило, так это фотография — та, что прикрывала собой стопку других таких же стеклянных пластинок в решетчатом ящичке. Снизу под нее была подложена черная ткань и все вместе оправлено серебром. На фотографии офицеры-северяне позировали перед штабной палаткой. Он поднес снимок к свету. Подпись гласила: Генерал Шерман и его штаб. Джорджия, 1864 г. Шерман — это, должно быть, тот, что сидит. Сидит и смотрит прямо в камеру.

Да, господи! — прошептал Арли. — Теперь до меня дошло.

Он положил фотографию на место, немного еще порылся в фургоне, сунул в каждый карман по картофелине и спрыгнул на землю. С облегчением отметил, что молодой негр по имени Кальвин ему понимающе улыбается.

А ты освобожденный раб, да, Кальвин? Костюмчик у тебя ничего, да и шляпа…

Да, сэр. Обучаюсь вот ремеслу фотографа у мистера Калпа.

А он, наверное, неплохо зарабатывает, а? На генералах-то, желающих иметь свои фотки!

Мы не только с офицерами работаем, — сказал Калп. — Я и рядовых фотографирую. Заиметь свой портрет хочется каждому У всех есть семьи, близкие, и это помогает как-то уврачевать боль разлуки — ну, то есть легче становится, когда заимеешь портрет своего солдата.

Что ж, правильное дело затеяли, хорошее, — одобрил Арли. — Тоже, стало быть, врачеватели.

Наибольшей популярностью пользуются снимки размером с почтовую открытку. Однако прибыль для меня не главное. Как фотограф я аккредитован при армии Соединенных Штатов, — продолжал объяснять Калп. — Вы можете спросить: зачем? А затем, что правительство понимает: впервые в истории войну можно запечатлеть для потомков. Я составляю фотографическую летопись сего ужасного конфликта. Вот для чего я здесь нужен. Так я вношу свою лепту. Запечатлеваю для будущих поколений великий марш генерала Шермана.

Если деньги для вас не так много значат, почему бы вам тогда не заплатить мне, раз уж вам — вынь да положь — мой портрет понадобился?

Калп рассмеялся, раскрыв щербатый рот. Ох уж эти солдаты, чего только от них не услышишь!

Еще спасибо скажите, что ему платить не нужно! — нахмурился Арли, кивком указав на диван.

Слушайте, вам повезло, что я готов бесплатно изготовить ваш портрет. Я даже могу выдать вам копию. На это я согласен, но права на фотографию будут у меня. А теперь, я прошу вас, пока солнце не ушло, сядьте как прежде, обняв мертвого товарища за плечи.

Арли вытащил из-под полы заряженный револьвер, который нашел в фургоне фотографа, взвесил его на руке, как бы оценивая приобретение, и прицелился в Иосию Калпа. А я надумал снять другую картинку, — сказал он.

Шерман присел на бревно, ожидая, когда солдаты Пятнадцатого корпуса Ховарда наведут понтонный мост через Броуд-Ривер. Было холодное солнечное утро, задувал ветер. Меньше чем в миле к северу лежала вожделенная Колумбия, столица изменников-сепаратистов, — лежала среди полей как торт с меренгами, который остается съесть, или как женщина, готовая отдаться. О господи, ведь он помнит этот город; молодым офицером он был там вхож во многие дома. Помнится, некоторые дамы были весьма недурны собой. Особенно одна; она была много моложе его, почти ребенок, гибкая тростиночка (разве что длинновата, пожалуй), но с таким взглядом, от которого у него начинали дрожать коленки. Интересно, она еще там? А, Элен! Он вспомнил, как ее звали. Так же, как и дражайшую его супругу, миссис Шерман. Элен Тейлор. Давно замужем, наверное, если не вдова; далеко не тростиночка и с целым выводком детишек, вцепившихся в юбки.

Вон возвышается не совсем достроенное здание законодательного собрания. А задумано великолепно: внушительное, гранитное, в классическом стиле! Очень в духе людей с высоким самомнением. И такой уверенностью в своем превосходстве, что и войну они собирались вести не иначе как далеко на Севере. Заварить всю эту кашу и не пострадать. В бинокль видны развалины железнодорожного вокзала, еще курящиеся дымом. На улицах суета: население в панике, оттого что гигантская армия синих забралась так далеко на Юг. Улицы бурлят.

Вновь поднеся к глазам бинокль, он увидел конницу конфедератов, уходящую из города по северной дороге. У пакгаузов негры — растаскивают из вагонов мешки с зерном и бог знает с какими еще припасами, — а ведь все это и ему не лишнее. Подозвав адъютанта, он приказал отцепить одну из Ховардовых двадцатифунтовых пушек да и влепить туда две-три разрывные бомбы, разогнать мародеров. А заодно и вон туда, — сказал он, вновь бросив взгляд на Капитолий штата, над которым развевался флаг Конфедерации. Часом позже и он, и его штаб были уже на пути в город в авангарде корпуса. Ветер усилился, и кони капризничали, сбивались с аллюра и задирали морды, нюхая воздух. А потом как-то вдруг он оказался на рыночной площади, где из толпы вышел престарелый мэр, поприветствовал его и заверил, что со стороны граждан Колумбии актов сопротивления не будет. Заметив, что толпа собралась порядочная, Шерман тоже решил сказать два слова. А с нашей стороны, господин мэр, — возвысив голос, заговорил он, обведя взглядом толпу зевак, — позвольте вас заверить в совершеннейшем нежелании причинять вред ни вашим гражданам, ни их собственности. Задержавшись здесь, мы лишь избавим вас от того имущества и техники, в коих вы не имеете более нужды.

В этот момент Шерман почуял дым, привстал на стременах и, глядя поверх толпы, увидел, что в боковой улочке, состоящей из коммерческих складов, горят сложенные штабелями кипы хлопка. Один из его генералов не мешкая отдал приказ, и тушить огонь послали роту солдат. Войдя в неожиданный и трогательный контакт с местной пожарной командой, вскоре они уже работали с ее бойцами бок о бок.

Позже, облюбовав себе дом в нескольких кварталах от Капитолия и развернув там штаб, Шерман надиктовал приказы о разрушении арсенала и других военных, железнодорожных и промышленных объектов, а также общественных зданий, если таковые находятся в ведении не муниципальных, а, так сказать, центрально-конфедеративных органов власти. После чего приготовился милостиво принимать неизбежных просителей. Однако первый же вошедший в его дверь визитер, монахиня в струящейся черной сутане, заставил его занять нетипичную для него оборонительную позицию. Это была мать Анна Мария, аббатиса монастырской школы для девочек, и она требовала от него охранную грамоту. Вам нет нужды беспокоиться, — отвечал он. — С вами все будет хорошо. Если это правда, — настаивала аббатиса, — то какая вам разница, напишите это черным по белому. Армия Соединенных Штатов не воюет с монастырями, — заупрямился Шерман и сделал движение, как бы готовясь выпроводить монахиню за дверь. Та, однако, не шевельнулась. В гневе Шерман черкнул ей искомую записку и сунул в руки. Когда она ушла, он вновь, как это часто с ним бывало в городах, почувствовал тревогу. Но сейчас тревога не была безотчетной. Его тревожила и раздражала вполне определенная вещь. Какая? Да вот же: вой какой-то! В комнате раздавалось некое подвывание, и, лишь все детально исследовав, он обнаружил, что это воет ветер в щелях старых, плохо пригнанных оконных рам. А звук — прямо будто плакальщицы рыдают. Он стал смотреть, как этот ветер играет складками прозрачных штор, качает их, скручивает и раскручивает, так что кажется, будто они пляшут танец дервишей.