Пятидесятилетний Коггинс выглядел так хорошо — сказались и генетика, и немалые усилия по поддержанию храма собственного тела (помогало и разумное использование различных средств «Только для мужчин»), — что едва ли кто дал бы ему больше тридцати пяти. В этот вечер одежда его состояла из спортивных шортов с надписью «ЗОЛОТЫЕ ОРЛЫ ОРАЛА РОБЕРТСА»[43]на правой штанине, оставляя открытыми практически все бугрящиеся мышцы торса.

Во время служб (по пять еженедельно) Лестер молился в экзальтированной манере телепроповедников, и имя Господа нашего разносилось по церкви, словно из динамиков усилителя: не Бог, а БО-О-О-О-ОГ! В личных молитвах он иногда переходил на те же модуляции, сам того не замечая. Когда же его что-то сильно тревожило, когда он действительно нуждался в совете Бога Моисея и Авраама, Того, кто днем путешествовал в столбе дыма, а ночью — в столбе огня, Лестер не говорил, а рычал. И слова, которые слетали с его губ, очень уж напоминали те звуки, что издает сторожевой пес, готовый броситься на незваного гостя. Он об этом даже не подозревал, потому что не было в жизни Лестера человека, который мог бы услышать его молитвы. Лестер Коггинс все взрослые годы прожил холостяком, вспоминая юность, в которой ему снились кошмары, мастурбировал и видел Марию Магдалину, стоящую на пороге его спальни.

Церковь, почти такую же новенькую, как генератор, построили из дорогого красного клена. В интерьере дизайнер стремился к предельной простоте. За голой спиной Лестера стояли ряды скамей, по три в каждом. Над головой нависали балки потолка. Перед собой он видел стоявший на возвышении аналой, на котором лежала Библия, и большой крест из красного дерева, подвешенный на фоне пурпурной материи. Хоры находились выше и справа, в углу лежали музыкальные инструменты, включая и гитару «Стратокастер», на которой Лестер иногда играл сам.

— Бог, услышь мою молитву! — произнес Лестер рычащим, я-действительно-молюсь голосом. В руке он держал тяжелую веревку с двенадцатью узлами. По одному на каждого апостола. Девятый узел, символизирующий Иуду, Лестер закрасил черным. — Бог, услышь мою молитву, я прошу Тебя именем распятого и воскресшего Иисуса!

И он начал бичевать себя веревкой, сначала через левое плечо, потом через правое, рука его плавно поднималась и сгибалась. На его внушительных бицепсах выступил пот. При контакте с покрытой шрамами кожей завязанная узлами веревка издавала такие же звуки, что и выбивалка для ковров. Он проделывал все это десятки раз, но никогда — с такой силой.

— Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву! Бог, услышь мою молитву!

Удар, и удар, и удар, и удар. Обжигало, как огнем, как крапивой. Падало на большаки и проселки его несчастных нервов. Вызывало жуткую боль и приносило немыслимое наслаждение.

— Господи, мы грешили в этом городе, и я главный среди грешников. Я слушал Джима Ренни и верил его лжи. Да, я верил, и вот она, цена, теперь ее приходится платить, как платили и прежде. И не один платит за грех одного, а многие. Ты не торопишься во гневе, но, когда приходит время, гнев Твой — буря, которая приминает пшеничное поле так, что ни один колосок больше не может подняться. Я посеял ветер и теперь жну бурю, не для одного, а для многих.

В Милле были другие грехи и грешники. Он это знал, потому что наивностью не отличался. Те грешники ругались грязными словами, и танцевали, и прелюбодействовали, и принимали наркотики, для него все это не составляло тайны. И они, несомненно, заслуживали наказания, заслуживали кары. И такое он мог сказать о любом городе, безусловно, но Бог обратил свой гнев именно на этот, на Честерс-Милл.

И однако… и однако… возможно ли, что такая необычная кара вызвана не его грехом? Да. Возможно. Хотя и маловероятно.

— Господи, я должен знать, что мне делать. Я на распутье. Если Ты велишь, чтобы завтра утром я поднялся на это возвышение и признался во всем, на что уговорил меня сей человек — в грехах, которые лежат на нас двоих, грехах, которые лежат на мне одном, — я это сделаю. Но сие будет означать, что я больше не смогу оставаться священником, и мне не верится, что такой будет воля Твоя в столь критический момент. Если же Ты велишь мне подождать… подождать и посмотреть, что произойдет… подождать и помолиться с моей паствой, чтобы эту кару с нас сняли… я так и поступлю. Твоя воля будет исполнена, Господь. Теперь и всегда.

Он приостановил бичевание (чувствовал, как теплые и успокаивающие струйки текли по голой спине, некоторые из узлов покраснели) и поднял напряженное, влажное от слез лицо к потолочным балкам.

— Потому что эти люди нуждаются во мне, Господь. Ты знаешь, что нуждаются, и теперь больше, чем когда-либо. Поэтому… если Ты велишь мне уйти… пожалуйста, дай мне знак.

Он ждал. И, узрите, Господь заговорил в голове Лестера Коггинса:

«Я дам тебе знак. Иди к Библии своей, как ты делал юношей после этих мерзких снов».

— Сию минуту, — ответил Лестер. — Сию секунду.

Он повесил веревку на шею, и она отпечаталась кровавой подковой на груди и плечах. Поднялся на возвышение. Кровь стекала по впадине позвоночника и марала эластичный пояс шортов.

Он встал к аналою, словно собрался читать проповедь (хотя даже в самом жутком кошмаре не мог представить себе, что проповедует в таком наряде), закрыл Библию, которая лежала открытой, зажмурился.

— Господь, воля Твоя будет исполнена — я прошу во имя Твоего Сына, распятого в позоре и воскресшего в величии.

И сказал Господь:

«Открой Книгу Мою и посмотри, что ты увидишь».

Лестер все исполнил (только постарался не залезть за середину большой книги — чувствовал, что цитата ему понадобится из Ветхого Завета). С закрытыми глазами повел пальцем по странице, потом открыл глаза и наклонился, чтобы посмотреть. Попал на двадцать восьмую главу Второзакония, на двадцать восьмой стих.

«Поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца».

«Оцепенение сердца» вроде бы хорошо, но в целом цитата не вдохновляла. И не вносила ясности. Господь заговорил вновь:

«Не останавливайся на этом, Лестер».

Он начал читать двадцать девятый стих.

«И ты будешь ощупью ходить в полдень…»

— Да, Господь, да, — прошептал Коггинс и продолжил чтение.

«…как слепой ощупью ходит впотьмах, и не будешь ты иметь успеха в путях твоих, и будут теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя».

— Меня поразит слепота?! — Рычащий молитвенный голос Лестера чуть поднялся. — Бог, пожалуйста, не делай этого… хотя, если такова Твоя воля…

И в который раз в нем заговорил Господь:

«Лестер, ты забыл голову в кровати, когда встал сегодня утром?»