Может быть, этому народу, который испокон веков живет на этой земле, все же в награду достанется вся земля?

Имеем ли мы объективное право бороться за самосохранение или это право имеет только субъективное обоснование?

Когда я окончательно углубился в изучение марксизма и со спокойной ясностью подвел итог деятельности еврейского народа, судьба сама дала мне свой ответ. Еврейское учение марксизма отвергает аристократический принцип рождения и на место извечного превосходства силы и индивидуальности ставит численность массы и ее мертвый вес. Марксизм отрицает в человеке ценность личности, он оспаривает значение народности и расы и отнимает таким образом у человечества предпосылки его существования и его культуры. Если бы марксизм стал основой всего мира, это означало бы конец всякой системы, какую до сих пор представлял себе ум человеческий. Для обитателей нашей планеты это означало бы конец их существования. Если бы еврею с помощью его марксистского символа веры удалось одержать победу над народами мира, его корона стала бы венцом на могиле всего человечества. Тогда наша планета, как было с ней миллионы лет назад, носилась бы в эфире, опять безлюдная и пустая. Вечная природа безжалостно мстит за нарушение ее законов. Ныне я уверен, что действую вполне в духе творца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело божие».

«Из расслабленного «гражданина мира» я стал фанатиком антисемитизма», - в этом весь Гитлер, ничего не понявший, ничему не научившийся. Он даже не удосужился внимательно вчитаться в историю христианства, историю, истоки которой уходят в землю Палестины, в историю именно еврейского народа. Для Гитлера все значение Копья Судьбы свелось к патологическому антисемитизму, не способному ничего дать тем, кто ищет ответа на вопрос: в чем смысл жизни…

Для жителей Иерусалима оставалось загадкой, чем зарабатывал себе на жизнь отставной легионер Гай Кассиус, из-за катаракты глаз он был списан с военной службы и дни свои, казалось, проводил в праздном шатании по площадям, улицам и рынкам. Его видели везде и везде он лишь лениво прожигал собственное время.

Кассиус был доволен, что именно такое впечатление складывалось о его персоне у обывателя. Он считал себя большим артистом, ведь никто и не замечал, как внимательно Кассиус прислушивался к разговорам, присматривался к людям, зорко вглядываясь в лица приезжих. Особенно интересовал его молодой выходец из Назарета, высокий, худощавый, с печальным взглядом. Его часто можно было видеть в самой гуще горожан, он постоянно что-то неторопливо объяснял, словно втолковывал непонятливым самую простую истину, зачастую его окружение составляли полтора десятка молодых людей, внешне чем-то даже похожих на него. И их постоянно можно было встретить на рынках, среди шмуной толпы горожан, и они вели неторопливые разговоры с ремесленниками, торговцами или мелкими чиновниками местной администрации. Уроженца Назарета звали Иисус, а Кассиус имел самое точные указания от своего начальства - собрать на него «компромат».

«Арест не за горами», - так думал Гай, провожая глазами худую фигуру Иисуса. Но, чем дольше Кассиус наблюдал за назаретцем, чем внимательнее прислушивался к его речам, тем чаще он ловил себя на мысли, что речи Иисуса, ход мысли, логика, захватывает его самого, и, что главное, он верит словам проповедника.

Арест Иисуса застал Кассиуса врасплох, ночь отставной легионер не спал, а утром попытался задействовать все известные ему «рычаги», дабы добиться освобождения арестованного. Но, увы, слишком серьезные фигуры были использованы в игре, и рядовому служителю «плаща и кинжала» оставалось удовлетвориться, по крайней мере, ролью командира отряда легионеров, сопровождавшего Иисуса на пути к Голгофе. Весь этот путь Кассиус проделал молча, стараясь не оборачиваться назад, дабы не видеть страдания идущего на казнь.

…Кассиус запретил римским воинам перебивать Иисусу ноги (казненные в тот же день и час Гестас и Дисмас подобной пытки не избежали), кости у Мессии не должны быть переломаны, иначе будет невозможным его второе пришествие.

И еще одно, что в силах был сделать для обреченного Иисуса Кассиус - он облегчил его страдания ударом копья в бок, между четвертым и пятым ребром. Такой удар в римской армии считался «милосердным», он избавлял смертельно раненного противника от мучений.

В ту же самую секунду, когда сильным рывком Кассиус выдернул из бездыханного тела казненного оружие, и из раны хлынула кровь и вода, Гай почувствовал, как глаза его освобождаются от той тяжести, что давила на них многие годы. Катаракта оставила измученного римлянина.

Через несколько дней после казни Иисуса, оставил службу. Он поселился в Кападокии, где проповедовал идеи христианства.

* * *

«Потом он так говорил:

Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.

Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.

Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою - а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски.

Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.

Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более.

Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.

Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя.

Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок-обманщик? - ибо он хочет гибели.

Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.

Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.