Эти мысли полностью занимали меня, и я была плохой хозяйкой. Я чувствовала на себе гневный, разъяренный взгляд отца, но почему-то никак не могла заставить себя быть порасторопнее.

Наконец Уильям сказал:

– Вот что, интересный там мох. Это калоплака саллинкола?

Я проследила за его взглядом на раскинувшийся оранжевый узор, цветущий на террасе.

– Боюсь, что я не знаю.

Мэтти знала бы; она знала обо всем, что здесь растет, но как их называют местные, а не на сухой латыни.

– Я уверен, это он. – Он выпучил глаза. – Вы были в Лондоне?

– Да, – ответила я с колотящимся сердцем. – А вы? Мне нравится этот город, а вам?

Он облизал губы.

– Не знаю. Никогда там не был. Я хотел сказать, что в Лондоне нет мха. Качество воздуха такое низкое, что он там просто не расцветает. Это интересный показатель уровня загрязнения. Ужасное место, могу себе представить. И мох со мной согласился бы. – Он снова посмотрел на пол, на плиточный камень. – Правда, это замечательный экземпляр.

Мне вдруг захотелось засмеяться. Я прикусила язык и посмотрела вниз на натянутую пуговицу на своем платье. После короткой паузы я сказала:

– Вы не хотите взять почитать книгу? Уверена, у нас есть справочник по мхам в кабинете… в кабинете отца.

– Нет, – ответил он, наклоняясь вперед. – Нет необходимости. Я уверен, что правильно его опознал, просто непривычно видеть его в домашних условиях. Полагаю, у вас тут микроклимат, что вместе с этим садом и стенами, существует довольно давно. – Я уставилась на него, и он, наверное, подумал, что я тупая. – Ох, простите. Вы не знаете, что это, да? Микроклимат, я объясню, это особая часть окружающей среды, где флора и фауна живут не как в обычном своем окружении. В Кипсейке есть особый микроклимат. Я слышал, что он… – Он замолчал и довольно сильно покраснел. – Ну, здесь можно найти много интересных видов, которые много лет здесь обитают и больше нигде не встречаются, я думаю, если как следует поискать.

Я пыталась не улыбнуться. Он понятия не имел, что это за место и что тут происходило много веков, и я вдруг почувствовала себя спокойнее. Это был мой дом, не моего отца, и никто не мог его у меня отобрать, не важно, каким унижениям они собирались меня подвергать.

– Моя семья живет на этой земле почти тысячу лет, – сказала я. – Мы прекрасно знаем это место, но все равно спасибо вам.

Он замер, уставившись на дверь, и густая краснота залила его шею. Думаю, он был милый, пока его не смутишь, и тогда он становился пугливой рыбой.

Отец повернулся ко мне, прервав беседу с мистером Клауснером.

– Иди в дом и попроси Джесси еще кипятка для чая. Сейчас же.

Я встала, споткнувшись об одну из плиток, потому что поняла, что он услышал мой дерзкий ответ и что позже я об этом пожалею – удар, или лишение ужина, или просто взбучка. Тогда отец бил меня довольно часто: обычно хлестал по щекам всей ладонью, иногда бил по рукам, скручивал их за спиной, пока я не начинала кричать и умолять его отпустить меня. После я плакала, но, как мне кажется, я вскоре привыкла к этому.

Беги отсюда, сказала она.

Джесси была наверху, подготавливая комнаты для ночлега, и мне легче было принести воду самой, чем беспокоить ее, и поэтому я свернула за угол, чтобы срезать путь до кухни – и там встретила Мэтти.

Она была такая же, как всегда: стройная, загорелая, с забавной мальчишеской походкой, с сияющими глазами, которые смотрели на меня с завораживающей упорностью. Прошло много месяцев с того дня, когда я видела ее в последний раз, но мне показалось, что мы виделись не далее как в то же самое утро.

Она облокотилась на дверь и открыла ее для меня, а потом сказала:

– Ну, пойдем. Разве ты не хочешь войти?

– Тебе нельзя здесь быть, – сказала я, толкая ее и закрывая дверь. – Если отец тебя поймает, он…

– Все в порядке, – сказала она, и мы быстро зашагали по пустому дому в кухню, и когда мы пришли, я потянулась за кастрюлей с водой, но она оттолкнула от нее мою руку. – Нет. Оставь это. Мне надо видеть тебя. Я хочу знать, как твои дела. Ты уже совсем выросла, правда? – Она говорила как леди, а не как деревенская девчонка.

– Они хотят, чтобы я вышла за него замуж, – сказала я горячо. – Мэтти, я не могу. Он ужасный. Он как рыба. У него влажные руки и слезятся глаза.

Она запрокинула голову и расхохоталась.

– Пожалуйста, тише, – зашипела я. – Правда, Мэтти, отец очень опасен.

Ее ясные глаза сузились.

– Ты его боишься?

– Да, – сказала я. И потом я сказала то, что боялась произнести вслух: – Я не знаю, как мне сбежать. Не знаю, что мне делать. Мне нужно выбраться отсюда. Здесь такое творится, Мэтти…

– Что творится? – спросила она.

– Я… я не могу сказать. С тех пор как умерла мама, я не… – Я пожала плечами. – У меня больше никого нет.

Послышались шаги, эхом раздающиеся по всему дому, по длинному, низкому коридору, который вел в кухню.

– У тебя есть я, – сказала она. Она наклонилась вперед, и ее губы нежно коснулись моей щеки, и потом она обвила меня обеими руками. От нее пахло медом, чем-то сладким. – Я помогу тебе сбежать.

– Я не могу просить тебя об этом.

– Я с радостью это сделаю, Тедди. Если ты хочешь убежать. А ты хочешь убежать?

Я не сомневалась и кивнула:

– Очень хочу.

– Хорошо. У тебя есть какие-нибудь деньги? Мне нужны деньги.

– Да, конечно. Только… – Я опустила лицо. – Там совсем немного. Пара золотых. Подожди здесь.

Она вдавилась в стену, и я оставила ее там, и побежала к себе в спальню, где пошарила в кошельке. У меня никогда не было много своих денег; они были, как мне дали понять, все «убраны в надежное место».

Вернувшись обратно как можно осторожнее по боковому проходу, я вложила ей в руку золотые монеты и немного флоринов.

– Вот. Боюсь, это все, что у меня есть.

Мэтти улыбнулась.

– Этого достаточно. Мне пора идти. Жди от меня новостей.

Она сжала мою руку и исчезла, так же быстро, как и появилась, через заднюю дверь, и как только я приложила руку к груди, кухонная дверь распахнулась и появилась Джесси, пыхтя под весом ящика для угля.

– Вот ты где, – сказала она. – А что это за шум? – Она подозрительно огляделась. – Здесь кто-то был?

– Никого, – солгала я.

Уже потом, ночью, сидя в своей комнате, подтянув колени к подбородку, смотря в окно на поля, слушая, как осенний ветер отдается гулом в деревьях и над ручьем, я поняла, что Мэтти стала первым человеком, который прикоснулся ко мне – с любовью, а не для удара или пинка – с тех пор, как умерла мама.