Много, много столетий он не думал об этом. Просто не осмеливался.

Но теперь, когда задумался, — приходилось признать, что жизнь Темного Охотника все-таки невозможна без одиночества.

Саншайн вышла из ванной: косы лежали на груди, короткая футболка не скрывала стройных ног. От ее сияющей улыбки у воина сжалось сердце.

Много столетий назад он ждал битвы с нетерпеливой радостью смельчака, зная, что, если выживет, — вернется в теплые объятия любящих рук. Туда, где его ждут.

А к чему возвращается после битвы Темный Охотник? В лучшем случае — к телефону или к компьютеру, чтобы рассказать о сражении кому-нибудь из товарищей, живущих за сотни, а то и за тысячи миль.

Прежде это его устраивало.

Но сегодня почему-то все изменилось.

— У тебя все хорошо? — спросила она.

Он кивнул.

Но Саншайн это не убедило — она заметила тоску и тревогу на его лице.

— Ты передумал? Не хочешь, чтобы я осталась?

— Нет, что ты, — быстро ответил он. — Просто сегодня выдался нелегкий день.

Она кивнула:

— Еще бы!

Саншайн забралась в постель, натянула на себя черное одеяло и выключила прикроватную лампу.

Тейлон смотрел на нее в темноте. Она лежала, отвернувшись к стене; голова ее на огромной черной подушке казалась маленькой, словно детской. И вся она — такая хрупкая, такая женственная на суровой постели одинокого воина...

И очень соблазнительная.

Тейлон скользнул вслед за ней под одеяло и, не успев сообразить, что делает, обнял ее и прижал к себе.

— М-м-м, как мне нравится, когда ты так делаешь! — сонно протянула она.

Тейлон прикрыл глаза и вдохнул ее неповторимый запах. Как сладко сжимать ее в объятиях! Сердце его рвалось от боли, в голове разум вел нескончаемый спор со страстью.

«Мае!» — кричал разум. Не делай этого! Тебе нельзя к ней привязываться!

Между ними ничего нет — и быть не может. Завтра он отвезет ее домой, и они расстанутся навсегда. Она вернется к своей жизни, он — к своей.

И никак иначе.

Вздохнув, он нежно поцеловал ее в затылок и приказал себе засыпать. Жизнь такова, какая она есть, и сожалениями тут ничего не исправишь. Им с Саншайн вместе быть не суждено.

Никогда.

Но Саншайн еще не спала. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к его ровному дыханию, и пыталась понять, что же чувствует рядом этим человеком. Что-то очень неожиданное. Как будто они... идеально подходят друг другу. Как будто созданы для того, чтобы быть вместе.

Но почему?

Она не знала, сколько времени провела в раздумьях, пока наконец ее не одолела дремота. Саншайн заснула — и увидела самый странный и своей жизни сон...

Ей снился Тейлон — совсем молодой, лет двадцати. Золотистые кудри его были еще длиннее и заплетены в косы, но, как и сейчас, две тонкие косички болтались на левом виске. Юное лицо казалось старше из-за густой золотистой бороды. Но, несмотря на все это, она сразу его узнала.

Ведь в этом человеке для нее заключался весь мир.

Во сне, как и наяву, они занимались любовью. Сильное, мускулистое тело его нависало над ней, прижимая ее к зеленой траве; он входил в нее и выходил с такой нежностью, что сердце ее таяло и, казалось, готово было выскочить из груди.

— Драгоценная моя Нин! — шептал он ей на ухо в такт движениям. — Как я могу тебя покинуть?

Она сжала его лицо в ладонях и поцеловала его в губы, затем отстранила, чтобы взглянуть ему в глаза. Во сне глаза у него были не обсидианово-черными, а светло-карими.

— Спейрр, у тебя нет выбора. Ты столько сражался, столько претерпел, чтобы стать наследником своего дяди, — неужели же теперь все разрушишь? Клан не признает тебя королем, если ты не женишься на королевской дочери.

— Знаю, — угрюмо проговорил он.

Оба они любили друг друга, сколько себя помнили. Точнее, с первой встречи, когда он спас ее от разъяренного гусака. Ей тогда было шесть лет, ему — восемь.

Так он стал для нее героем.

С тех пор они росли вместе.

Еще детьми они скрывали свою дружбу, понимая, с какой легкостью их могут разлучить или высмеять. За несколько лет юный Спейрр претерпел такое количество несправедливостей и насмешек, что хватило бы и на десять тысяч жизней.

Меньше всего на свете Нинья хотела навлечь на него новую беду.

Вот почему они никому не рассказывали о том, как, сбежав от родных и от семейных обязанностей, целыми днями бродили рука об руку по лесам и зеленым лугам.

Много лет их встречи были невинными. Они играли вместе, купались, ловили рыбу, делились своими детскими радостями и горестями.

Только в последний год Спейрр и Нинья начали прикасаться друг к другу иначе — не как друзья.

Она была дочерью торговца рыбой — беднейшего из бедных, низшего из низших. Но Спейрр обращался с ней, как с королевой. Никогда не смеялся над ее изношенным, заплатанным платьем, не дразнил, как другие, тем, что от нее пахнет рыбой.

Он дорожил ею, а она дорожила им.

С радостью отдала она ему свою невинность, хоть и знала, что им не быть вместе. Настанет день, когда он женится на другой.

Это разобьет ей сердце, но иного выхода нет. Он должен жениться на равной себе по роду и положению, чтобы стереть позорное пятно, оставленное на нем матерью. Чтобы доказать всему клану, что он благороден и кровью и душой.

— Ты станешь прекрасным мужем, Спейрр. Жена будет с тобой счастлива.

— Не надо! — проговорил он, крепче сжимая ее в объятиях. — Не хочу думать о других женщинах, пока я с тобой. Обними меня крепче, Нин. Дай хотя бы на миг забыть о том, что я сын своей матери. Дай поверить, что мы с тобой одни в целом мире, что никто и ничто не сможет нас разлучить!

Нинья крепко зажмурилась, сдерживая слезы.

Ах, если бы это было так!

Склонившись над ней, он нежно погладил ее по щеке.

— Ты — единственное, что согревает мне сердце. Единственный луч солнца, знакомый моей зиме.

О, как любила она такие слова в его устах! Как любила, когда наедине с ней он, бесстрашный принц и непобедимый воин, открывал другую сторону своей натуры. Об этом знала только она. Лишь рядом с ней он раскрывал свой поэтический дар.

Пусть для всего мира он остается отважным воином, доблестным и умелым бойцом. Пусть мир славит его сильные мускулы, крепкие руки, сжимающие меч, разум, холодный и трезвый даже в горячем бою.

А ей в нем дороже всего сердце. Сердце поэта.

— А ты — огонь, осветивший мою жизнь, — прошептала она в ответ. — Но теперь прощайся со мной и скачи скорее к дяде, иначе тебе недолго осталось гореть.