Каждое утро Костя ждал Катю у подъезда, и не было лучшего дела, чем сидеть и ждать, когда она спустится.

Потом — целый день марафона. Обедали вместе, чаще всего на фирме. Александр держал повара, что очень грамотно. Если хочешь, чтобы люди работали, они должны быть сыты.

Ночевали врозь. Катя должна была из любой точки земного шара вернуться ночевать домой.

Костя отвозил ее и возвращался на дачу. Он спал один, в той самой комнате с полукруглым окном.

Дом по ночам разговаривал: скрипел, вздыхал, иногда ухал как филин. Костя просыпался и уже не мог заснуть.

Мышь гоняла пластмассовый шарик. Костя не понимал: где она его взяла. Потом вдруг догадался, что это легкий камешек керамзита. Под половыми досками был насыпан керамзит для утепления.

Костя брал ботинок, запускал в сторону шума. Мышь затихала, но ненадолго. Тогда Костя включал свет. Грызуны не любят освещения. Однако при свете Костя не мог заснуть. Он лежал и смотрел в потолок.

В голову лезли воспоминания, угрызали совесть. Костя вспоминал жену, как увидел ее в первый раз. Она сидела в библиотеке, в красной кофте, и подняла на него глаза. И в этот момент он уже знал, что женится на ней. Куда все делось?

Вспоминал, как в первый раз увидел сына. Он понимал умом, что это его сын, но ничего не чувствовал, кроме того, что все усложнилось. Его личная жизнь окончилась, теперь все будет подчинено этому существу. Так оно и оказалось.

На Костю свалилась тяжелая плита из пеленок, вторая тяжелая плита — тещин характер. Костя спал на кухне, теща над его головой кипятила пеленки, ребенка мучили газы — он орал, жена не высыпалась. А где-то шумела другая жизнь, свободная любовь, пространство и расстояния. И вот он ушел в другую жизнь. В этой другой жизни есть все, что он хотел, кроме сына.

Катя, возможно, могла бы родить ему сына, но ей было некогда. Она летала по жизни как ласточка. Ребенок вышибет ее из движения. Это уже будет не ласточка, другая птица, вроде курицы.

У Кати — другие приоритеты. Она владела интуицией бизнеса. Видела, где лежат денежные возможности. А это тоже талант. Тоже азарт.

Старуха сказала: «Какой же вы дурак…» Это звучало как диагноз.

«Какой же я дурак…» Под эти мысли Костя засыпал, и мышь его уже не тревожила. Возможно, уходила спать.

Раз в неделю Костя заезжал домой, проведать своих и завезти деньги. «Домой»… «своих»… Хоть он и бросил их на ржавый гвоздь, они все равно остались своими. И дом остался домом, поскольку другого у него не было.

Костя перестраивался в крайний ряд и ехал по улице, в конце которой размещался маленький бетонный заводик, а дальше шли дома — серые, бетонные, безрадостные.

«Свои» — это ядовитая теща, обожаемый сын и жена, которую он жалел. Жалость — сильное и богоугодное чувство, но оно ничего не решало и было бессильно перед другим чувством — любовью.

Теща все понимала, ничего не могла изменить и была набита злобой от макушки до пят, как адский мешок. Находиться возле нее было опасно, как возле шаровой молнии. Того и гляди шарахнет разрядом.

На этот раз теща открыла ему в пальто.

— Хорошо, что пришел. Поди погуляй с Вадиком. Мне надо уйти.

— Куда? — удивился Костя, как будто у тещи не могло быть своих дел.

— Погуляй два часа, — не ответила теща. — Потом дай ему поесть, еда на плите.

У Кости не было свободного времени, но его интересы не учитывались.

— А где Лариса? — спросил Костя.

— У Ларисы и спрашивай…

Теща намекала неизвестно на что. Давала понять: раз тебе можно, почему ей нельзя…

Но ведь он приехал «домой». К «своим». Они должны хранить огонь в очаге, даже в его отсутствие.

Вадик быстро оделся, они вышли на улицу.

Костя посмотрел на часы, было пять. Гулять надо до семи. Катя будет искать, звонить. Но ничего. Он имеет право уделить своему сыну два часа в неделю.

К Вадику приблизился худенький мальчик в джинсах и курточке, явно старше, лет двенадцати.

— Поиграем? — предложил он.

Вадик весь осветился. С ним хотел играть большой мальчик, а это очень престижно. Это все равно как к рядовому подошел полковник и предложил поиграть.

Они стали носиться друг за другом. Игра называлась «салки», а в детстве Кости она называлась «пятнашки», что, в сущности, одно и то же. Салки — от слова салить — значит коснуться и запятнать.

Когда дети остановились продышаться, Костя спросил:

— Мальчик, тебя как зовут?

— Я девочка. Саша.

Костя немножко удивился, но промолчал. Какая, в общем, разница… Девочка двигалась и общалась как мальчишка. Она была изобретательной, придумывала разные игры. Вадик с восторгом ей подчинялся. Девочка — явный лидер, Вадик — исполнитель.

— Сколько время? — неожиданно спросила девочка.

— Надо говорить: «который час», — поправил Костя. — Без двадцати семь…

Девочка посмотрела в сторону, что-то соображая. Потом подставила Вадику подножку и толкнула. Вадик рухнул. Девочка наклонилась, зачерпнула снег варежкой и натерла Вадику лицо.

— Малолетка… — с презрением проговорила она и выпрямилась. В довершение поддела Вадика ногой и перекатила его, как бревно.

Потом повернулась и пошла прочь.

Вадик поднялся, смотрел ей вслед. Его личико, вымытое снегом, было свежим и ошеломленным. Он не понимал, что произошло. Только что играли, дружили, и вдруг, на пустом месте… За что?

Девочка удалялась, уносила в сумрак свою непредсказуемость.

Костя все понял. Она отомстила Вадику за то, что он был НЕ ТОТ. За неимением лучшего общества она вынуждена была опуститься до малолетки. Но она не простила и теперь уходила гордая, несмирившаяся. А Вадик ничего не понимал и смотрел ей вслед как дурак.

— Она что, с ума сошла? — проговорил Вадик, обратив на отца свои промытые удивленные глаза.

— Просто ей пора домой, — дипломатично ответил Костя. — И нам тоже пора.

Вадик вложил свою руку в ладонь отца. Ему было важно за кого-то держаться. И не за «кого-то», а за сильного и своего.

Костя держал его руку в своей и знал: что бы ни случилось, он всегда будет ему отцом. Всегда.

Костя любил сидеть в Катином офисе и смотреть, как она работает. Белые стены, компьютеры, картины, крутящееся кресло — поворачивайся куда хочешь.

Но сегодня никуда поворачиваться не надо. Перед Катей стояла клиентка по фамилии Сморода, с ударением на последней гласной. Такая фамилия вполне могла служить и как имя. Очень красиво.

Сморода была молодая, рыжая, очень прямая, в шубе до пят. Не улыбалась, не хотела нравиться. Смотрела спокойно и прямо.