идеи вошли в диалог с иными традициями, касающимися костюма. В 1902 году японская журналистка Мотоко Хани (1873–1957) напечатала две статьи в «Женском вестнике» (Fujin shinpō), издании японского отделения Женского христианского союза трезвости. В отношении женской одежды Мотоко сосредоточилась на гигиене. Она пропагандировала «реформированный» костюм, объединяющий кимоно с элементами западной одежды и дающий женщинам больше свободы действий. В «Женском вестнике» правили бал активистки из Европы и Северной Америки, пропагандировавшие моральную чистоту и моральный авторитет женщин. Помимо борьбы за трезвость, они выдвинули на передний план задачу участия женщин в социальной работе, а еще они добивались контроля над проституцией и создания условий для ее недопущения. Это вполне соответствовало миссии японского правительства периода Мэйдзи, намеревавшегося «модернизировать» страну и делавшего акцент на современном, профессионализированном материнстве. Журнал активно пропагандировал удобные альтернативы сковывающему движения, неудобному кимоно с поясом-оби. Однако женщины могли участвовать в реформах Мэйдзи лишь до определенного предела. В год рождения Мотоко государство запретило японкам коротко стричься, и с тех пор женщины разрывались между желанием следовать новой моде и необходимостью следовать японским традициям.

Интерес к новой одежде пробудился во всем мире. Реформаторы костюма утверждали, что женщинам больше не нужно носить длинные объемные юбки, накрахмаленные воротники, перчатки и шляпки. Вместо этого предлагались бриджи, носки с разделенными пальцами, юбка-брюки или юбка до щиколоток. В Новой Зеландии женщины получили избирательное право в 1893 году. В следующем году они создали Новозеландскую ассоциацию рационального костюма, которая потребовала избавить женщин от корсета, мешавшего двигаться и дышать. Конечно, представительницы рабочего класса пользовались вещами наподобие корсета не столь широко, как представительницы буржуазии и знати, так что новый костюм пропагандировали в основном богатые или влиятельные женщины, которые могли позволить себе выглядеть нереспектабельно.

В Новой Зеландии новые веяния охватили и общину маори. Представительницы элиты также временами надевали рациональный костюм. Одни усматривали в этих мерах просто стремление защитить свое здоровье, другие же связывали их с более широкими притязаниями женщин на свободу передвижения, возможность ездить на велосипеде и заниматься спортом. Новозеландское отделение «Женского вестника» рациональный костюм одобрило, но некоторые особенно вызывающие брючные ансамбли, избранные самыми раскованными женщинами, вошли в противоречие с приверженностью журнала скромности и чистоте.

В конце XIX — начале XX века реформаторы костюма приняли живейшее участие в формировании глобального образа «новой женщины» — мощного символа перемен в обществе и нарушения гендерного порядка. На газетных карикатурах «новые женщины» неизменно представали старомодно выглядевшими велосипедистками в блумеровском костюме. Но к 1920-х годам «феминистский облик» получил широкое распространение в массовой культуре. Если прежде над твидовыми бриджами и отсутствием на «новых женщинах» корсета смеялись, то к 1920-м годам женщины гораздо чаще стали носить укороченные юбки, не столь затейливое белье, они коротко остригали волосы и наслаждались доставшейся им таким образом свободой движений. «Новые женщины» межвоенного периода выражали свою индивидуальность посредством не только привычных для феминизма форм деятельности (вступая в политические объединения и так далее), но и приобщаясь к массовой культуре, которая сравнительно легко преодолевала государственные границы: к кино, радио, новым танцам и журналам. Например, японские «новые женщины» и «современные девушки» соединяли саморазвитие (через расширение доступа к образованию) с необычным и очень индивидуализированным новым стилем. Шляпка клош, цельнокроеное платье и пудра стали ассоциироваться с западной культурой потребления[189]. В других странах сложились более замысловатые варианты «современной женственности», которые с помощью моды заявили о своих притязаниях на свободы и политическое представительство. Историк Дороти Ко рассказывает о том, как в 1920-х годах женщины Шанхая усвоили западную моду: обувь с высокими каблуками там носили с ципао — тесными платьями с высоким воротником. Некоторые китаянки в первые годы республики придумывали обувь, способную сделать привлекательной изуродованную бинтованием стопу[190]. «Новых женщин» воображали на улице, в магазинах, работающими — и так добившимися самостоятельности.

Феномены «новой женщины» и «современной девушки» породили важные вопросы: в какой степени новые веяния можно связать с феминизмами. Конечно, не у всех женщин в межвоенный период короткая стрижка была заявлением политического характера, и кое-кто из феминисток критиковал ассоциировавшиеся с новой модой гедонизм и самовлюбленность. Тем не менее считать феминистку «синим чулком» — женщиной дурно одетой и сексуально неудовлетворенной — значит игнорировать масштабные эксперименты с одеждой и самопрезентацией, сопровождавшие эмансипацию женщин по всему миру.

Костюм и сам по себе может служить политическим инструментом. Суфражистки, вкладывавшие в цвета и фасоны политический смысл, прибегали (по выражению историка Кэрол Мэттингли) к «риторике одежды». Кроме того, иногда выбор одежды обуславливался ее практичностью: платья с подкладкой и жесткие шляпы защищали от полицейских и их добровольных помощников. Шляпные булавки и веера могли послужить средствами защиты, а в обуви на низких каблуках было удобно убегать. Английские суфражистки быстро научились сбивать с толку своих обвинителей: арестованные женщины менялись одеждой, чтобы показания (а они сильно зависели от описания внешнего вида) полицейских в суде не совпали. А предоставляемые модной одеждой классовые преимущества иногда защищали от ареста: они позволяли активисткам без каких-либо последствий посещать места проведения акций — ведь полицейские опасались применять силу по отношению к женщинам из средних и высших слоев общества. Суфражистки стремились сохранять представительность, используя в одежде «элегантность и аккуратность» и придавая традиционной женственности политическое звучание[191].

Как выглядит свободная женщина

Много десятилетий спустя некоторые приемы активисток начала XX века снова пошли в ход. Турецкая феминистка Гюль Озъегин вспоминала, как в 1980-х годах в Анкаре вместе с другими активистками она раздавала булавки для лацкана с большими фиолетовыми бусинами. Шляпные булавки и веера предназначались для мужчин, распускавших руки в общественном транспорте. Прочно вошедшая в женский арсенал булавка для лацкана стала для турчанок полезным и полным особенного смысла знаком непокорности[192]. Этот цветовой сигнал участия в женском движении также может способствовать различению феминисток и развитию чувства солидарности.

Впрочем, многие феминистки конца XX века относились к приемам и решениям предшественниц скептически. Одной из сфер разногласий была как раз манера одеваться. Суфражистки начала столетия, методично следовавшие традиционным нормам женственности и нередко носившие буржуазные или народные костюмы, похоже, не имели желания оспаривать полномочия мужчин, которые навязывали женщинам неудобные фасоны и физические ограничения. Повседневная «подрывная деятельность» активисток движения за реформу костюма середины XIX века ближе по духу к решительному отказу сторонниц освобождения женщин от всего традиционно женственного.

Мария-Тереза Макгиверн, феминистка из Белфаста, вспоминает, что в 1970-х годах

мы не носили макияж… Патриархат заставлял нас наносить макияж. И не носили высокие каблуки.