Она замолчала и о чем-то задумалась.

— Мне было семь, младшей сестре — пять. Думаю, вполне понятно, что нам было ужасно интересно заглянуть в эту комнату и увидеть, что же там происходит. И однажды мы решились. Был какой-то городской праздник, все жители вышли на улицу в разноцветных одеждах, пели и веселились. Отец тоже ушел. А мы с сестрой, воспользовавшись его отсутствием, взяли отцовский молоток и поднялись на третий этаж. С большим трудом мы сбили молотком тяжелую щеколду, запирающую дверь, и вошли в комнату.

Это была комната без мебели, стены ее были окрашены в розовый, а рядом с одной из стен стоял странный предмет — слегка искривленный стеклянный конус примерно в метр высотой. Это и была священная реликвия отцовской веры. Объект поклонения. Его святыня. Мы долго смотрели на него и молчали. А потом нам стало почему-то ужасно смешно. С глумливыми усмешками мы решили, что надо что-нибудь написать на этом конусе. Я достала черный фломастер и попыталась провести на его поверхности линию — но конус явно не хотел этого. На нем невозможно было рисовать, движение фломастера проходило бесследно. От этого нам стало еще смешнее, мы рассмеялись в голос — и я решила разрисовать розовую стену, у которой стояла реликвия. Стена оказалась более подходящей для рисования, и я начала писать на ней. Что именно я хотела написать — уже не помню, да это и не важно. Когда я неумело провела фломастером две линии, из коридора послышались торопливые шаги нескольких человек. Наша смешливость моментально испарилась. Младшая сестра бросилась со всех ног наутек, а я же стояла с фломастером в руке у разрисованной стены и не могла сойти с места — тупое оцепенение навалилось на меня.

И в комнату вбежали люди. Много людей. В длинных черных одеждах, с перепуганными лицами. Они обступили меня и громко возмущенно говорили на непонятном языке.

Среди них был мой отец. Он был шокирован и разгневан, я не видела его таким никогда. И никогда не забуду его лицо.

Она снова замолчала и вздохнула.

— За то, что я осквернила святыню, он выколол мне глаза.

На этих словах Петр потерял ощущение реальности, и ему нестерпимо захотелось проснуться. Бред. Сон. Еще один сон во сне из тысяч других. Наваждение какое-то. Но трамвай продолжал стучать колесами, за окном проносились темные петербургские улицы, мелкие снежинки падали на стекло и исчезали, падали и исчезали, и блики от фонарей дрожали на непроницаемо черных очках женщины напротив.

— Почему вы рассказали это мне?

На ее лице обозначились морщины улыбки.

— Не знаю.

Некоторое время они ехали молча. Петр смотрел в окно и краем глаза замечал, что голова женщины тоже повернута в сторону окна. Странно, думал он, ведь она не может видеть того, что происходит за окном.

Возле Московского вокзала трамвай остановился.

Кондуктор объявил своим странным скрипуче-железным голосом:

— Уважаемые пассажиры! Позвольте сообщить вам о незапланированной остановке трамвая. Дальнейший путь невозможен. Рекомендую вам покинуть вагон, поскольку дальнейшее пребывание здесь больше не имеет никакого смысла.

Двери открылись.

Петр приоткрыл сумку — кот мирно спал. Женщина по-прежнему сидела, повернув голову в сторону окна.

— За окном вокзал.

— Жаль, что я не могу это видеть.

— Вы будете выходить?

— Пожалуй, я некоторое время побуду здесь. Мне тут нравится.

— Хорошо. Тогда удачи вам. До свидания.

— И вам удачи. Но все-таки зачем вы опять убили моего мужа? Вы все время убиваете моего мужа. Неужели вам еще не надоело?

Петр нервно улыбнулся ей, резко встал и направился к выходу.

Перед тем как выйти, он заглянул в кабину кондуктора. Тот невозмутимо повернул голову в его сторону. Строгие черты лица обострились, пустой взгляд не выражал никаких чувств.

— А вы? Куда теперь поедете вы? — спросил Петр.

— Вполне резонный вопрос. Отвечаю: на данный момент все мои задачи выполнены, и я ухожу на заслуженный отдых. Удачного путешествия. Надеюсь, поездка была для вас приятной.

С этими словами он поднес руку к виску, сжал пальцами кожу возле уха и слегка повернул ее. Из закрытых губ выбилась тонкая струйка пара, глаза закрылись с металлическим скрежетом; затем его голова ровным, медленным движением приподнялась над шеей на нескольких железных штырьках, качнулась вперед, отделилась от шеи и скатилась на колени.

В шее еще некоторое время крутились шестеренки, но вскоре они затихли.

Петр повернулся к открытым дверям и вышел из трамвая.

Перед ним стоял Московский вокзал.

Он оглянулся назад: женщина все так же сидела и смотрела в окно.

Ему вдруг стало отвратительно и тошно.

Сон это или нет?

У него уже не было сил отличить реальность от сна.

Мелкие снежинки падали на его лицо и тут же таяли. На улице было пустынно и безлюдно. Не было видно даже проезжающих по дороге машин.

Сон или не сон?

Может быть, он по-прежнему сидит на стуле в квартире Фейха, а рядом лежит мертвый Грановский?

Может быть, он лежит в своей кровати и никакого Грановского не было вообще? Может быть, он так напился в день рождения, что до сих пор спит?

От бессилия ему захотелось упасть на землю и снова заснуть. Но что будет дальше? Еще один сон во сне?

А вдруг он проснется в психбольнице, окруженный угрюмыми санитарами?

«Спишь, спишь, спишь, спишь», — шептал холодный ветер в правое ухо.

«Не спишь, не спишь, не спишь, не спишь», — завывал ветер в левое.

«Спишь», — говорил ветер.

«Не спишь», — возражал ветер самому себе.

— Заткнитесь оба, — сказал Петр вслух.

«Хорошо», — шепнул ветер в правое ухо.

«Как скажешь», — проговорил ветер в левое.

«Решай сам», — сказал он, стихая и удаляясь.

— Решу сам, — сказал Петр. — Я не сплю.

И ветер окончательно стих.

Он поправил винтовку за плечом и пошел вперед.

На вокзале тоже было почти безлюдно, только старая цыганка стояла у закрытого киоска с сигаретами, и скучающий постовой возле входа в зал ожидания зевал, лениво оглядываясь по сторонам. Привычно пахло креозотом. Смородин любил этот запах с самого детства: он означал, что скоро Петр сядет в поезд и будет наблюдать за тем, как отдаляется город, как проносятся за окном деревья, как дрожит ложка в подстаканнике, а толстый попутчик обязательно развернет фольгу с жареной курицей и начнет неторопливо чистить вареное яйцо, а за окном будут проноситься реки, мосты, города. Было бы хорошо, если б вся жизнь прошла в поезде, подумал Петр.