Транзитное письмо. Леонард слышал эти слова только в фильме «Касабланка».[52]И вот теперь дон Эмилио Габриэль Фернандес-и-Фигероа залезает в ящик стола, вытаскивает этот документ и протягивает ему. Жирная подпись Эмилио заняла страницу чуть ли не во всю ее ширину.

Они встали, и Леонард обеими руками пожал старческую, с набухшими венами, но все еще сильную руку Эмилио.

— Спасибо, мой добрый друг, — сказал Леонард. Он был в ужасе и восторге, на грани того, чтобы разрыдаться.

Прежде чем Леонард успел дойти до двери, Эмилио окликнул его:

— Твой внук… он поедет с тобой?

— Поедет, — мрачно ответил Леонард.

— Хорошо. Мы вряд ли еще увидимся… по крайней мере, в этой жизни. Да поможет тебе Бог, мой дорогой друг.

— И тебе тоже, — сказал Леонард. — Удачи, Эмилио.

В коридоре за дверью его ждали проводник, сын Эмилио и трое вооруженных людей.

Вэл вернулся тем вечером рано и успел к обеду, приготовленному в микроволновке. Во время еды Леонард рассказал внуку о плане уехать из города на следующие сутки, в полночь. При этом подразумевалось, что у Вэла нет выбора.

— Мне сказали, что до Денвера конвой доберется дней за десять, — закончил Леонард. — Так что через полторы недели ты увидишь отца.

Вэл смотрел на него спокойно, чуть ли не оценивающе. На любые его возражения у Леонарда имелся ответ. При необходимости он готов был поймать Эдуардо Эмилио Фернандеса-и-Фигероа на слове и пригласить двух бойцов реконкисты в дом Леонарда, чтобы они доставили Вэла к месту сбора.

Невероятно, поразительно, но Вэл сказал:

— В полночь пятницы? Конвой до Денвера? Отличная идея, Леонард. Что мы возьмем с собой?

— То, что уместится в двух небольших рюкзаках, — ответил его удивленный дед. — Включая еду на время поездки.

— Отлично, — сказал Вэл. — Я упакую кое-какие шмотки. И пожалуй, пару книг. А больше ничего.

Но Леонард не мог поверить, что все будет так просто.

— Тебе не обязательно завтра идти в школу, — сказал он. — И никому не надо говорить, что уезжаем. Нас могут попытаться остановить.

— Да. — Шестнадцатилетний парень чуть скосил глаза, словно думал о чем-то своем. — Хотя нет. В школу мне нужно будет зайти — взять кое-что из своего шкафчика. Но завтра к девяти я буду дома.

— Не позднее девяти! — сказал Леонард. Он опасался, что парень со своими дружками затеют что-нибудь в этот вечер.

— Не позднее девяти, дедушка. Обещаю.

Леонард только моргнул. Когда Вэл в последний раз называл его дедушкой? Он и вспомнить не мог.

Пятница

Леонарда весь день мучила тревога. Два рюкзака, набитые пищевыми плитками, фляжками, свежими фруктами, одеждой и книгами, стояли у кухонной двери, словно издеваясь над стариком.

Он начал было звонить Нику Боттому, чтобы сообщить об их приезде, но потом решил отложить это дело — лучше уж позвонить с дороги.

«Никак не могу поверить», — крутилось у него в голове.

Он поверит в это, когда они пересекут границу Калифорнии и въедут в Неваду.

Вэл пришел домой в начале девятого: одежда грязная, на лбу и на рубашке — кровь, глаза широко раскрыты.

— Леонард, дай свой телефон!

— Что? В чем дело? Что случилось?

— Дай свой сраный телефон!

Леонард протянул телефон взбесившемуся парню, спрашивая себя, кому и что тот собирается говорить. Но Вэл раздавил телефон каблуком тяжелого ботинка — ударил раз, два, и еще, и еще, пока телефон не разлетелся на части, затем схватил сим-карту и выбежал на улицу. Леонард был слишком поражен, чтобы броситься за ним.

Вэл вернулся через три минуты.

— Я зашвырнул его в кузов грузовика, который едет на запад, — выдохнул он.

— Вэл, сядь. У тебя кровь идет.

Парень покачал головой.

— Это не моя кровь, дедушка. Включи телевизор.

Лос-анджелесский новостной канал передавал срочное сообщение.

«…о террористической атаке во время перепосвящения Диснеевского центра исполнительских искусств сегодня вечером. Объектом нападения стал советник Даити Омура, который, однако, не был ранен. Повторяем: советник Омура не был ранен во время террористической атаки, хотя два его телохранителя убиты. Убиты и как минимум пять террористов. У нас есть видеозапись того…»

Леонард не мог дальше выносить слов диктора. Вернее, его мозг отказывался их понимать.

Он видел на экране мертвые лица убитых террористов: сплошь мальчишки. На лицах кровь, глаза открыты и устремлены в никуда. Камера замерла на последнем из них.

Это было лицо юного Уильяма Койна.

Леонард в ужасе повернулся к внуку.

— Что ты наделал?

Вэл схватил оба рюкзака и уже пихал одним из них деда в грудь.

— Нам нужно сматываться, Леонард. Немедленно.

— Нет, мы должны связаться с властями… уладить все это…

Вэл сильно тряхнул его — Леонард даже и не подозревал, что в мальчике скрыта такая сила.

— Тут нечего улаживать, старик. Если меня схватят, то убьют. Понимаешь? Надо сматываться.

— Отправка из депо только в полночь… — пробормотал Леонард.

Руки и ноги у него пощипывало, голова кружилась. Он понимал, что находится в шоке.

— Неважно, — выдохнул Вэл, брызгая водой из кухонной раковины себе в лицо и вытирая кровь маленьким полотенцем, висящим на стиральной машине. — Мы спрячемся там, пока не придет время отъезда. Но нам надо уходить… сейчас же!

— Свет… — сказал Леонард, но Вэл уже тащил его через заднюю дверь. Без единого слова он провел деда к велосипедам, уселся в седло и, бешено закрутив педали, понесся по неосвещенному переулку.

Над железными воротами Денверского кантри-клуба был распят человек, но это не остановило Ника: он отправился в свое понедельничное утреннее путешествие по бульвару Спир к «„Шести флагам“ над евреями». Телефонные новости ничего пока не сообщали ни о личности распятого, ни о причинах его распятия. Движение было оживленным, и Нику приходилось подстегивать мерина, чтобы держаться в общем потоке; он лишь бросил беглый взгляд налево, на машины спецслужб у входа и на копов, взбиравшихся по приставным лестницам. Когда-то дорогой и эксклюзивный кантри-клуб уже несколько лет не был кантри-клубом. Поле для гольфа и теннисные корты были уставлены сотнями голубых палаток без окон — такие палатки ООН раньше поставляла в страны третьего мира после цунами или чумы. Никто из тех, у кого спрашивал Ник, не знал, зачем эти палатки стоят здесь, в клубе; что за страна или корпорация владеет им теперь, тоже никто не знал. Впрочем, никого, включая Ника, это особо не волновало.