— Сделайте шаг назад, — повторяет она.

— Я просто хотел спросить, неужели такое можно себе позволить при вашей зарплате? — говорит Банни и начинает думать, что, вероятно, его предположение о том, что она не лесби, было ошибочным и что, возможно, лучше бы ему было помолчать.

— Хотите продолжить этот разговор в участке, сэр? — спрашивает офицер, и рука ее так и носится вдоль ремня, словно она никак не может определиться, брызнуть в него из баллона или огреть дубинкой. Банни делает шаг вперед и чувствует, как кровь приливает к горлу.

— Все дело в том, офицер, что мальчик в машине, которого вы только что допросили, напуган. Он напуган до полусмерти. Его мать недавно погибла при ужасных обстоятельствах. Я не буду рассказывать вам, как он это воспринял. Это, если хотите знать, настоящая, черт бы ее побрал, трагедия. И сейчас моему сыну как никогда нужен отец. Так что, если вы не возражаете… Банни замечает, как мышцы на бедрах офицера полиции расслабляются — ее поза стала мягче. Он замечает также, что она немного опускает подбородок, и в уголках ее глаз мелькает нечто человеческое. Нет, все-таки его первая догадка была верной — она определенно не лесби, и при других обстоятельствах, возможно, все сложилось бы иначе. Он даже немного огорчается, когда офицер полиции отходит в сторону и позволяет Банни пройти мимо нее, открыть дверь “пунто”, сесть в машину и уехать. Управляясь с вечерним потоком машин, Банни похлопывает себя по карману с обручальными кольцами миссис Брукс, замечает, что унес с собой отголосок аромата духов офицера полиции, и его едва не выносит из водительского сиденья залпом воображаемого образа щелки, блестящей, гладкой и очень дорогой — они летят на него со всех сторон: щелка Кейт Мосс, Наоми Кемпбелл, Кайли Миноуг, Бейонсе и, конечно, Авриль Лавинь — но среди них всех кружится в колечке крошечных наручников и возлежит на нарисованном облачке аромата “Шанель” скромная вагина полицейского констебля номер пв388.

— Снова с вами! — успевает невнятно подумать Банни, заворачивая в “Пиццу Хат” и там с чувством отмщения с порога кидается в туалет. Банни сворачивает кусок пиццы вдвое и запихивает его в рот. Банни-младший, в темных очках на носу, делает то же самое. В пицце так много халапеньо, что у Банни-младшего по щекам льются слезы и из носа тоже течет.

— Она спрашивала, почему я не в школе. Я думаю, это, типа, противозаконно или вроде того, — говорит мальчик с иронией, которой его отец не улавливает.

— И? — спрашивает он.

— Я сказал ей, что болен, пап.

— И?

— И тогда она спросила, где моя мама, — кричит мальчик. Он бросает кусок пиццы, жадно пьет колу и трет ладонью лоб.

— А потом спросила, где мой папа! — кричит Банни-младший, и из глаз его катятся слезы.

— Сука, — говорит Банни и заталкивает себе в рот следующий кусок пиццы.

— А почему я не в школе, пап? — спрашивает Баннимладший и смахивает рукой большущую каплю, вытекшую из носа. Банни смотрит на сына ничего не выражающими глазами и вертит браслет у себя на запястье. Он засасывает через трубочку колу и некоторое время ничего не говорит.

— Сними очки, — командует он. Мальчик снимает очки, и беспощадный свет раздражает и слепит его опухшие глаза. Банни отодвигает поднос с пиццей в сторону и говорит таким тихим голосом, что мальчику приходится нагнуться, чтобы его услышать.

— Я задам тебе один вопрос, Кролик. Чего тебе больше хочется — быть с отцом или болтаться с кучкой сопливых ублюдков в школе? Ты хочешь чего-нибудь достичь? Хочешь выучиться делу или хочешь всю жизнь шататься с голой задницей?

— Можно, я надену очки? Глазам больно. Я, знаешь, кажется, скоро ослепну, — говорит мальчик, щурясь. — Мне, наверное, нужны глазные капли или чтото типа того.

— Отвечай на вопрос, — одергивает его Банни. — Потому что, если ты хочешь вернуться в школу, так и скажи, мать твою.

— Я хочу быть с тобой, пап.

— Конечно, хочешь! Потому что я твой отец! И я передаю тебе мастерство! Обучаю тебя профессии! Учу тебя такому, о чем мумифицированная старая сука со своей долбаной доской и куском мела и понятия не имеет! В бесчеловечном свете пиццерии слезы так и катятся из глаз мальчика, и он протирает их салфеткой, а потом возвращает на место темные очки.

— Наверное, мне скоро понадобится белая палочка и собака, пап. Но Банни его не слышит, потому что его внимание приковано к соседнему столику, за которым сидит мамаша, а с ней, вероятно, ее дочь. На девочке золотые шортики, лимонно-желтая футболка с надписью “ням-ням”, а между ними — полоска голого живота. Ногти на руках и ногах выкрашены флуоресцентным розовым лаком. Банни думает о том, что пройдет несколько лет, и девочка станет просто невероятно сексуальна, и эта мысль заставляет его задуматься, не посетить ли еще раз туалет, но в этот момент к нему обращается мать девочки.

— Мне не нравится, как вы смотрите на мою дочь, — говорит она.

— Да вы что! — возмущается Банни. — Кто я, по-вашему? Ей вообще сколько лет?!

— Три, — отвечает женщина.

— Что ж, еще несколько лет и… Ну, вы понимаете… Женщина хватает со стола вилку.

— Еще одно слово, и я воткну это вам в лицо.

— О! — восхищается Банни. — Вы неожиданно стали очень сексуальной. На это женщина хватает девочку в охапку и уходит, по дороге крикнув: “Козел!” А Банни машет ей вслед своими фирменными кроличьими ушами и снова поворачивается к Банни-младшему.

— Я научился профессии у отца, учился на улице, прямо на линии, типа, фронта. Мотались с ним повсюду на грузовичке, находили разные раздолбанные древние места, такие, знаешь, не дома, а совсем уже хибары — ободранная краска, заросший сад — а хозяйка там какая-нибудь богатая зараза с пятьюдесятью гребаными кошками, и вот отец зайдет туда, и я даже бутерброд не успеваю доесть, как он уже возвращается и тащит за собой отличный комодик эпохи королевы Анны. У него был талант, настоящий дар, и он учил меня своему искусству — учил нравиться людям. Вот чем мы занимаемся, Кролик. Может, ты пока этого и не замечаешь, но вообще-то я передаю тебе мастерство. Понятно?

— Да, пап.

— Ну и хорошо, — отвечает ему отец и встает из-за стола.

— Наверное, скоро мне придется учить шрифт Брайля, — говорит мальчик.

— Сука, — произносит Банни себе под нос. Раздается удар грома, сверкает молния, и начинается дождь.

В углу комнаты стоит маленький черный телевизор, на экране африканский слон эпически придается блуду со своей подругой. Банни в одежде и ботинках лежит на кровати, он смертельно пьян и не верит своим глазам. За окнами ураган — гром, молния, ливень, — а на соседней кровати Банни-мальчик лежит, свернувшись клубочком, и спит глубоким эмбриональным сном. Ни трубящий мастодонт, ни барабанящий по стеклу дождь не в силах его разбудить. Одним умелым движением Банни опрокидывает себе в горло миниатюрную бутылочку “Smirnoff ”, трясет головой, морщится и повторяет то же самое с маленькой зеленой бутылочкой джина “Gordon’s”. Он закрывает глаза, черная волна забытья набирает силу и движется на него. Но мысли Банни устремляются к трем молодым матерям, у которых он побывал вчера утром — неужели это было только вчера? — Аманде, Зоуи и особенно Джорджии. К Джорджии с ее крупными костями и фиолетовыми глазами. К Джорджии, у которой мужа “нет в смысле нет”.