— Приговор читать? — поинтересовался у князя Зосима.

Вместо ответа Берендей обреченно махнул рукой, мол, делайте, как положено. Эта часть процедуры князю была неинтересна, так как обозначенный приговор диктовал он сам. Однако поскучать не удалось, вместо того чтобы прочесть пергамент самому, старый вояка протянул его помощнику, а сам решительно направился к князю. Почтительно поклонившись, он отозвал Берендея в сторону и принялся нашептывать что-то в венценосное ухо. И хотя делал он это весьма эмоционально, тем не менее никто из окружающих так и не смог услышать, о чем шла речь. Нет, то, что разговор шел о Солнцевском и его команде, было очевидным, а вот что именно поведал старый воин князю, осталось за кадром. До стоявших рядом только донеслись обрывки фразы:

— … ибо тварь божья за хозяина не в ответе! …да хоть у Муромца спросите, он подтвердить может!

Чтение приговора и нашептывание Зосимы закончилось одновременно. Первое было встречено сдержанным ликованием со стороны большинства подозреваемых, а последнее заставило Берендея заскрежетать зубами и в отчаянии обхватить голову руками. Выходило, что он не просто не прав, а не прав категорически. Солнцевский и его команда попали в переплет, сумели выкрутиться, вернулись в Киев, а тут княжеское самодурство и все прелести незатейливого средневекового правосудия.

Несмотря на должность, свои ошибки Берендей умел признавать и не стыдился это делать. Он и так не собирался казнить богатырей, а теперь их освобождение было делом чести.

«Нужно поскорее заканчивать эту историю, и в тесном кругу отметить торжество справедливости, — пробурчал себе под нос Берендей. — Думаю, много времени это не займет. Дам слово Изе, он наверняка вспомнит о тех особых полномочиях, что я дал их команде, блеснет красноречием, я вчистую оправдаю всю команду, а уже потом найду способ показать своей родне, кто в Киеве хозяин. В конце концов, я князь или не князь?! А если кто возникнет, попрошу Солнцевского натравить на него Мотю».

— Последнее слово предоставляется среднему богатырю «Дружины специального назначения» Изе… — тут Берендей запнулся и обратился к приговоренному: — Как тебя по батюшке-то?

Стараясь не отрывать взгляда от проплывающих по небу облаков, черт что-то прошептал на ухо другу.

— Он говорит, что можно просто Изя, он не гордый, пояснил Солнцевский.

Берендей не привык, чтобы его игнорировали, но справился с эмоциями и сквозь зубы закончил:

— …предоставляется просто Изе.

И на этот раз черт, покрытый мороком, не соизволил ответить князю, предпочтя свое непосредственное начальство в виде посредника.

— Мой коллега говорит, что ни в чем не виноват, оправдываться не за что, и, таким образом, отказывается от последнего слова.

Тут средний богатырь на некоторое время оторвался от созерцания неба и вновь что-то шепнул на ухо Солнцевскому.

— Но от последнего желания он не отказывается, — озвучил слова друга Илюха, — дозвольте, ваше благородие, вашему верному богатырю трубочку перед смертью выкурить и на гуслях думу кручинную вывести.

Князь настолько растерялся после подобного Изиного демарша, что обошелся простым кивком головы: мол, давай, выводи.

Вообще-то разрешение на курение в общественном месте для черта не требовалось, он и так дымил словно паровоз, поэтому сразу перешел ко второму пункту. Изя лихо заломил меховую шапку на затылок и резво ударил по струнам.

К своему великому удивлению, через несколько тактов Илюха узнал исполняемое произведение, узнал, и тут же бросил взгляд на Берендея. Так и есть! Губы повеселевшего было князя еле заметно пытались проговорить трагические слова песни. С каждым словом облик самодержца обретал первоначальный хмурый вид.

Илюха старательно почесал в затылке и припомнил историю, что произошла около полугода назад. Берендей тогда вел неравную битву с зеленым змием и попытался перенести боевые действия в «Чумные палаты», подальше от бдительного ока супруги. Они с Изей поначалу сопротивлялись, но вспомнили о мужской солидарности и встали под знамена загулявшего князя. Правда, вскоре биться довелось на два фронта, со змием и с коалиционными происками — в лице Любавы и Агриппины. Под их бурным натиском пришлось уйти в глухую оборону и запереться в бане. Двери были крепкие, отступали не с пустыми руками, так что загулявшие мужчины могли продолжить возлияния в относительной безопасности и в таком же относительном комфорте. Два дня из осажденной крепости раздавалось недружное, но искреннее пение: «…врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!»

В перерывах между позиционными боями Илюха рассказал фильм про гибель героического крейсера и не менее героической канонерки Берендею, и тот со всей широтой душевной, как никто другой, принял близко к сердцу подвиг русских моряков. А уж песня вообще выбивала неизменную слезу из вельможных очей верховного правителя Киева.

Боеприпасы таки подошли к концу, и безоружные, но не сломленные духом бойцы были вынуждены капитулировать. Напоследок князь предлагал непременно открыть кингстоны или, в крайнем случае, подпалить баню, но прижимистый Изя уговорил обойтись разбитым об стену ковшом. На уговоры Берендей поддавался плохо, но в конце концов пошел на компромисс и разнес вдребезги помимо ковша еще три шайки. Наконец, дверь была открыта и загулявшая троица сделала нетвердый шаг наружу, предварительно напомнив противнику о правилах отношения к военнопленным, предусмотренных Женевской конвенцией. Конечно, ни Агриппина, ни Соловей о них и слыхом не слыхивали, и вся компания получила по полной программе.

Однако тогда, в остывающей бане, князь был по одну сторону баррикад с мужской составляющей «Дружины специального назначения», а вот сейчас Изя, терзая ни в чем не повинные гусли, перевел его в разряд тех самых врагов, которым никогда не сдастся знаменитый «Варяг». От осознания этого у Берендея как-то защемило в груди, ему стало очень тоскливо.

Вскоре Изя закончил свое выступление и опять вернулся к задумчивому созерцанию пролетающих на небе облаков, смачно попыхивая трубкой. За все это время средний богатырь так и не посмотрел на князя и не проронил в его сторону ни одного слова.

— Может, Любава что-нибудь скажет? — робко поинтересовался Берендей.

Илюха нагнулся к своей боевой подруге, и она что-то прошептала ему на ухо.

— Нет, не скажет, — отрезал старший богатырь, — она, в общем и целом, согласна с Изей, мы присяге не изменяли, воинский долг как могли выполняли, так чего оправдываться? А что касаемо последнего желания, так младший богатырь просит, чтобы на картинках ее изображали непременно в косухе, с разрезом на сарафане и без всяких дурацких кокошников на голове.

— Где изображали? — не понял князь.

— На картинках, — пожал плечами Солнцевский. — А что, у нас народ любит безвинно пострадавших от произвола властей добрым словом вспоминать. Так что мы рассчитываем попасть если не на иконы (черт при этих словах чуть не подавился мундштуком), то в летописи точно. Поэтому лучше заранее обговорить наш будущий облик на картинках, чтобы перед потомками не стыдно было.