— Будь, дед!

— Буду, сынок!

НП я оборудовал прямо на берегу под поваленной вершиной к воде елью. Ее ствол и ветки создавали надежную тень, скрывающую меня от посторонних взглядов и в то же время не препятствующую наблюдению. Лицо и руки, чтобы они не отсвечивали в солнечных бликах и еще чтобы их не жрал гнус, я густо намазал землей. Хлестать себя по щекам, отмахиваясь от докучливых кровососов, я не мог. Любое движение на фоне неподвижности привлекает внимание. На несколько ближайших часов мне предстояло замереть, слившись с близким неживым окружением — вот ствол, вот камень-валун, вот и измазанный землей и вдавившийся в землю я. Все одинаково неподвижные и молчаливые. Одним словом, неодушевленная природа. Ландшафт.

Уже в первые часы наблюдения я заподозрил неладное: людей на судне и возле него явно поубавилось, но, главное, не было признаков, указывающих на наличие Резидента. Никто не бегал получать дополнительные указания, никто не носил начальству обеды. Мелкие командиры прибавили в суете и в голосе — верный признак, что более высокое начальство отбыло. И вообще жизнь текла как-то вяло и неинтересно.

Неужели Резидент вместе с боевиками рыщет по тайге в поисках сбежавшего пленника? Вряд ли, скорее всего он отбыл в город, готовить встречу неизбежной, как ночь, конторской проверке. Центр действия сейчас смещается туда. Здесь подбираются уже ничего не могущие изменить остатки. Значит, там ему и быть. Резидент не плетется в хвосте событий, он имеет привычку забегать вперед. Но если он там, зачем я здесь?

Дождаться ночи и уходить в город — принял я единственно возможное решение. Бог знает, сколько суток мне придется топать ножками по тайге в обход бандитских кордонов. Тупо сидеть в засаде там, где уже никого не может быть. Мелюзга, вроде наблюдаемых мною бравых боевиков, не в счет. Эти могут быть интересны только районному отделу милиции. Не дело шарахать из пушки по воробьям, тратя заряды, предназначенные людоеду-медведю. Но сразу уйти мне не удалось. К вечеру к самым сходням, разбрызгивая гальку, подкатила машина. Из нее выскочили несколько вооруженных и чрезвычайно возбужденных боевиков, поднялись на судно. Им навстречу вышла охрана. На палубе возник импровизированный митинг. Боевики кричали, прерывая друг друга, махали оружием, указывая в сторону берега.

Похоже, они отыскали свежие могилки своих собратьев по штыку и кастету. Тогда их возмущение можно понять. Митинговых страстей я не опасался: чем больше шума, угроз, публично произнесенных клятв, тем меньше дела. Покричат, посуетятся — глядишь, на действие сил не останется. Подустанут, спать пойдут. Эмоции как свисток в паровозе: чем громче свист, тем меньше пара остается на то, чтобы колеса крутить.

Однако на этот раз я ошибся. Разговорами дело не ограничилось. Командиры митингующих боевиков, неожиданно прекратив суету, ушли с палубы. Отсутствовали недолго, минут тридцать, но, как выяснилось, вполне достаточно для того, чтобы в корне изменить ситуацию. Им потребовалось примерно двадцать шагов по палубе, чтобы подняться в радиорубку, открыть дверь и включить передатчик. Остальное сделал Резидент. Он умел в секунды из ста неизвестных извлекать одно единственно верное решение. Такой ход мог придумать только человек Конторы, который хорошо знал условия игры, который был абсолютно уверен, что чудом избежавший смерти пленник не побежит сломя голову по тайге прочь от места своего заточения, а, наоборот, презрев опасность, пойдет навстречу своим преследователям, чтобы в мутной воде стихийной погони словить свою золотую рыбку счастья. Он был уверен, потому что этот пленник был не просто пленник, но Контролер. И он думал как Контролер и действовал как Контролер, и иначе быть не могло. Человек Конторы не может уйти, не подчистив хвостов!

Мне бы понять это чуточку раньше, мне бы упредить события, но я благоденствовал в тиши своего прибрежного убежища. Я ожидал вечера, чтобы под прикрытием темноты тихо и неблагодарно покинуть своих недавних негостеприимных хозяев.

Я опоздал.

Командиры вытащили мегафон. Еще до того, как они открыли рот, я понял, что сейчас произойдет.

— Эй, ты! Мы знаем, ты прячешься где-то близко! Ты слышишь нас? Если ты не объявишься, мы каждые пять часов будем убивать по одному человеку. Ты понял? Пять часов — один человек! Их жизнь зависит от тебя!

Боевики тащили по палубе плачущую женщину.

— Ее мы убьем первой. Время пошло, — крикнул бандит с мегафоном и приставил ко лбу заложницы дуло пистолета.

— Минута.

— Две.

— Три!

А это уже придумал не Резидент. Этого он сделать не мог. Не оттого, что он такой нравственный и сердобольный человек, жалеющий бездомных кошек и не переносящий вида крови. Вовсе нет. И кошек он, равно как и существ покрупнее, может не моргнув глазом отправить на живодерню. И вид крови его не смутит, хоть даже налитой через край ванны. Он не мог такого совершить, потому что подчинялся определенной логике поведения. Он никогда не допускал крови, если это не диктовалось необходимостью, если ее можно было избежать. Он мог убить, когда надо было убить, но не мог, когда этого не требовалось. Он делал не более того, что необходимо. Не станет же слесарь, ссылаясь на усердие, накручивать на болт лишнюю гайку или дворник добровольно выметать соседний, не закрепленный за ним участок. К чему им лишняя работа? Дай бог со своей управиться.

Резидент мог бы убить заложников, если бы это позволило ему вычислить меня. Он не задумываясь отправил бы на тот свет вдесятеро больше людей, если бы был уверен в результате. Но в данной ситуации?.. Он прекрасно понимает, что ради спасения чужих, все равно обреченных, жизней я не пожертвую единственной своей. Не оттого, что я ее ценю, а оттого, что в данный момент она превратилась в инструмент следствия и потому уже не принадлежит мне. Ее собственница — следственная служба Конторы. И только она может ею распоряжаться.

— Пять!

— Шесть!

Ну встану я, крикну, как очень положительный герой широкоформатного романтического фильма: «Вот он я! Мразь! Отпусти женщину!» И дальше что? Меня сразу пристрелят. Женщину следом, как и прочих заложников. Как же их могут не убить, если их уже нет? Все они две недели назад сгинули в холодной морской пучине в результате трагической катастрофы, случившейся с рейсовым самолетом, и похоронены родственниками. Как же это может быть, чтобы покойники вернулись с того света, объявившись живыми, здоровыми перед округлившимися глазами своих близких? И что те у них спросят? И что они расскажут? Нет, не пережить им той катастрофы. Умрут они, так или иначе. Зачем мне доставлять убийцам дополнительную радость, приплюсовывая к списку жертв очередную свою фамилию. Поддаться эмоциям, сыграть им на руку, сделать то, чего они и добиваются? Нет, если я хочу сыграть против врага, я должен, не реагируя на угрозы, удалиться восвояси и исполнить запланированную работу. А они исполнят свою.

И я бы ушел, я не сторонник красивой, но бесполезной и даже вредной для дела смерти. Я бы ушел, если бы не одно не зависящее от меня обстоятельство… Готовясь переждать самое трудное, я отвел глаза в сторону.