– Напротив, – согласился граф Тышкевич, – я всегда считал вас за очень умного человека…

– И ваше суждение я могу доказать!

Сказав так, Виткевич забил в дуло пистолета шарик:

– Вот такую пулю из серебра вам не угодно ли?

Тышкевич медленно натянул перчатки, потом замедленным жестом накрыл голову новеньким блестящим цилиндром, недавно приобретенным в одном из лучших лондонских магазинов.

– Предатель, – вдруг сказал он и пошел к двери.

– Стоять! Как вы изволили выразиться, граф?

– Предатель, – повторил Тышкевич, и лицо его исказила гримаса вымученной улыбки. – Кто бы мог предположить, что юный патриот Польши, громче всех созывавший народ на борьбу за свободу, вдруг превратится в прислужника русского царя, который сделал из него своего ничтожного лакея…

– Я выстрелю, – последовало предупреждение.

Тышкевич уже держался за ручку дверей, чтобы уйти:

– Стреляй! Но родина не простит измены… Еще раз предлагаю и последний раз: любые деньги – за весь этот вот хлам, что ты готовишь для отчета царю о делах в Афганистане. Ну? Решайся.

– Нет, – ответил Виткевич, – я не предатель…

Впереди была еще ночь, и что думал в ту ночь Виткевич – неизвестно. Но он безжалостно спалил все бумаги, а потом застрелился. Почему? Что хотел он этим выстрелом доказать?

Один лишь Александр Гумбольд в своем огромном труде “Центральная Азия” глухо намекнул, что Ян Виткевич “в силу своей честной натуры не мог примириться с той ролью, которая была навязана ему русским правительством…”

О гибели его очень долго горевал граф Перовский.

В том же году англичане начали вторжение в Афганистан.

Эмир бежал в Бухару, но там его чуть не убили, он бежал обратно в Афганистан, где уже началась партизанская война. В битве при Парване его увидел Бернс и прокричал из седла:

– Эй, эмир! Напрасно стараешься. Сейчас твои же правоверные скрутят тебя и выдадут нам…

Дост-Мухаммед испугался, ускакав в Кабул, а там был пленен и вывезен в Индию. Через два года в Кабуле восстали жители и всех англичан вырезали. Бернс, переодевшись в женское платье, хотел было спастись, но его опознали и зарубили саблями. Английская армия отступала тоже в Индию и за время пути “таяла на глазах”. Она растаяла полностью, в живых афганцы оставили только врача Брайтона, который и заявил вице-королю Индии, что армия более не существует: “Я остался один!”

Осенью 1842 года англичане отправили в Кабул карательную армию, чтобы отомстить. Они пощадили только детей в возрасте до 14 лет, но женщин уже не щадили. Нэвиль Чемберлен, сам участник этой резни, писал: “Мой взор был потрясен видом бедной женщины, уже мертвой, рядом с младенцем 3–4 месяцев, еще живым, но у которого обе берцовые кости были прострелены. Поодаль лежала другая женщина, мучаясь от раны; она страдала от ночного мороза, будучи совершенно раздетой, и сжимала в руках свое крохотное дитя…” Отомстили!

Дост-Мухаммед, освобожденный из плена, вернулся во дворец Бала-Хиссар; при нем Афганистан обретал те географические очертания, которые в целом схожи и с современными. Англичане и далее, при его преемниках, вели себя в Афганистане как завоеватели. Осенью 1879 года жители Кабула напали на британское посольство и перебили всех, кто там был, правых и виноватых. Снова возникла кровавая резня, на улицах опять каратели убивали всех подряд – афганцев, таджиков, узбеков. Наконец в 1880-м англичане снова взяли Кабул, но тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Они, победители, стали выплачивать контрибуции афганцам, ими же побежденным.

Невероятно! Но – факт…

На этом я и закончу печальную историю о Виткевиче.

Хотя очень многое в его жизни и смерти остается загадочным.

Конечно, гетеры давнего мира, как и японские гейши, имеют право на то, чтобы занять подобающее место в истории человеческих отношений; женщины подобного рода пленяли не только пластикой соблазнительных танцев, но славились и большим умом, способные вести беседу на любую тему. Совсем иное дело – уличные девки, от которых никто не ждал знания философии Платона или прозрачных стихов об увядающих в садах хризантемах, поэтому я думаю – может ли обычная шлюха внести свой богатый вклад в историю общества? Тут я сомневаюсь. Но, продолжая сомневаться, я все-таки полагаю, что страницы проституции не следует перелистывать с брезгливой поспешностью. Задержим свое внимание хотя бы на одной из картин нашего прошлого, дабы высветить карьеру женщины, имевшей самую “древнюю” профессию мира…

Добавлю. Человечество издревле пыталось разрешить сложную проблему: как отличить порядочную женщину от продажной, тем более что все женщины носят одинаковые одежды, а на лбу у них не написано – кто она такая? Когда-то проституток заставляли носить золотой аксельбант над левой грудью, как бы точно указывая – ее сердце принадлежит всем. Потом в войсках испанского герцога Альба, который любил вешать солдат, подобный же аксельбант – в виде веревочной петли – носили его подчиненные, выражая этим свое презрение к смерти через повешение. А в жуткий период Тридцатилетней войны адъютанты Валленштейна носили аксельбанты у левого плеча, как и проститутки, но вкладывали в него совсем иной смысл: мое сердце принадлежит только моему полководцу.

Конечно, все это давно позабытое. А наша героиня никогда аксельбантов не нашивала. Зато она столь яростно вцепилась в аксельбанты одного известного придурка, почему и заняла соответствующее место в российской истории. Приступим!

Все началось с того, что, перебирая однажды остроты князя А. С. Меншикова, я встретил такое его выражение:

“Люблю графа Адлерберга, только мне его мина не нравится!”. Если под “миной” подразумевать лицо человека, то соль меншиковского остроумия пропадает. Но Меншиков имел в виду его фаворитку Мину Буркову, и я с удивлением обнаружил, что герценовский “Колокол” часто вызванивал ее имя.

Впрочем, эту женщину современники награждали разными именами: Вильгельмина или Эмилия, Карловна или Ивановна по отчеству, а знаменитый Бисмарк, тогдашний посол в Петербурге, докладывал о ней в Берлин, даже величая ее на прусский лад – “фон Бурггоф”… Кто же она такая?

История самая банальная. Жил да был в Москве честный труженик из немцев – некий столяр Иоганн (или Карл) Гут (или Гуде, как пишут иные). Были у него три дочери – Мина, Юлия и Александра. Бедный работяга помышлял устроить счастье, но у сестриц были свои планы, далекие от отцовских. Повзрослев, они сообразили, что их цветущая внешность – это такой ходовой товар, на который всегда найдется покупатель, и они смолоду готовились торговать своими прелестями. Были тридцатые годы прошлого столетия – время диктатуры Николая I, и тогда в Москве главной бандершей числилась Мария Бредау, а в Петербурге “живым товаром” заведовала Анна Михайловна Гейдер.