— А ничего! — разозлился Данилов. — Правильно написано в Библии: «Не мечи бисер перед свиньями»!

— «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас», — поправил Полянский.

— Намереваетесь пойти по духовной стезе? — Данилов открыл новую бутылку пива и сделал большой глоток.

— Куда там с моими-то грехами, — Полянский покачал лысой головой. — Так, почитываю на досуге.

— Завидую я тебе! — признался Данилов, откидываясь на спинку кресла. — Сидишь себе со своими микробами в тишине и покое. Никаких нервотрепок!

Полянский настолько поразился словам друга, что прекратил терзать толстую, янтарной жирности, чехонь, взял пульт, выключил телевизор и лишь после этого попросил:

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. Корни зависти, предпосылки, обстоятельства. Все как на духу!

— Какие предпосылки? — Данилов, напротив, взялся за рыбу, показывая, что разговор между ними завелся несерьезный. Пустой, можно сказать, разговор. — Какие обстоятельства? Уже нельзя просто позавидовать человеку, нашедшему в жизни тихую спокойную гавань.

— Сказал тоже — тихую спокойную гавань! — фыркнул Полянский. — С нашим-то Валентином Семеновичем!

Валентин Семенович Федосеев заведовал кафедрой, на которой работал Полянский. В рассказах Игоря шеф представал въедливым старикашкой, весьма крутого нрава, немного — самодуром, немного — тираном. Короче говоря — типичным российским начальником.

— Тебя не связывают с Валентином Семеновичем никакие нити… — Данилов помолчал и поправился: — Не нити даже, а цепи. Чертовы цепи из прошлого.

— «Цепи из прошлого» — подходящее выражение для сериала, — заметил Полянский. — Но в жизни это звучит чересчур мелодраматично. Так же, как и «призраки» или «тени прошлого». Выражайся яснее.

— Для этого надо вначале разобраться в своих чувствах и мыслях. — Данилов в три глотка прикончил бутылку и потянулся за новой, благо гостеприимный Игорь выстроил на столе целую батарею.

— Зная тебя, я могу утверждать, что если ты начал говорить об этом, то в чувствах-то ты разобрался, — Полянский взял с блюда, стоявшего посередине стола, новую рыбину и приступил к ее разделке. — Ты просто не хочешь озвучить выводы или хочешь, но не решаешься…

— Почему?

— Да потому что у таких крутых перцев, как ты, настоящих мужчин, в ходу принцип: «мужик сказал — мужик сделал»! Ты боишься связать себя собственными словами! И в то же время ты не прочь это сделать…

— Как сложно! — Данилов впился зубами в рыбий скелет.

— Ничего сложного! — Полянский сделал вид, что не услышал иронии в словах друга. — Простая логическая задача. Вот скажи мне, почему, получив два выговора и, образно говоря — находясь на грани увольнения, ты не попробовал перейти работать на другую подстанцию?

— Это не так-то просто…

— Но и не очень сложно. Примерно на равной удаленности от твоего дома находится две подстанции — в Люблино и на Шоссе Энтузиастов. Ну может, они чуть дальше, чем твоя нынешняя, но все равно — это не другой конец Москвы. И, как я думаю, тебя — москвича с десятилетним практически беспорочным стажем работы…

— Хороша беспорочность! — хмыкнул Данилов.

— Я говорю — практически. Твои последние выговоры не стоят и выеденного яйца, особенно второй! Кстати, а почему ты не написал заявления о краже в милицию?

— Да это безнадежное дело, тем более что я не мог даже примерно сказать, где именно пропал этот чертов кардиограф! Ну — приехали бы, ну — опросили бы водителя и фельдшера, а дальше чего? А что касается «москвичей с десятилетним практически беспорочным стажем работы», о которых ты говоришь с таким пафосом, то наш верховный кадровик Сыроежкин придерживается совершенно другого мнения.

— Да ну?

— Истинная правда. Он как-то раз заявил на совещании заведующих: «Гоните в шею этих склочных москвичей и набирайте покладистый народ из провинции! Вам же легче работать будет!» И потом, в данной ситуации мой переход был бы похож на бегство…

— От самого себя? — уточнил Полянский, пытаясь прочитать ответ в глазах друга.

— И от самого себя тоже! — заорал Данилов. — Оказывается, я десять лет бегал от самого себя! И только сейчас это понял! Я считал себя хозяином собственной жизни, а вместо этого, оказывается, я был Бобиком, которого отпустили погулять на слишком длинном поводке! На таком длинном, что глупый песик со временем перестал его замечать! Извини… Пойду вымою руки.

Данилов поднялся и ушел в ванную.

«Крепко тебя зацепило», — подумал, глядя ему вслед, Полянский. В ожидании друга он приналег на рыбу, до которой был большой любитель.

Данилов вернулся не скоро. При его появлении Полянский не стал подавать никаких реплик, предоставляя другу и гостю возможность самостоятельного выбора темы для разговора.

Друг захотел вернуться к прежней теме.

— Ты помнишь, Игорь, как тяжело я переживал измену Елены, — начал он.

— Помню, — подтвердил Полянский.

— Со временем боль улеглась, обида улетучилась, и я начал жить полноценной, как мне казалось, жизнью. Я запретил себе вспоминать прошлое и тем не менее чуть ли не ежедневно возвращался к нему в снах.

— Куда только нас не заносит в снах, — поморщился Полянский. — В позапрошлую ночь мне приснилось, что я работаю в Голливуде режиссером.

— Ты снимал порнофильмы? — деловито уточнил Данилов, сворачивая набок крышку на очередной бутылке.

— Почему сразу порнофильмы! — обиделся Полянский. — Я снимал обычное кино и переживал, что не смог заманить на главную роль Пенелопу Круз… И что с того?

— Дело в том, друг мой Гоша, — преувеличенно миролюбиво начал Данилов, — что мне снилось мое собственное прошлое, а не какие-то сказки. Дело в том, что каждую из своих женщин я сравнивал с той, которую потерял. Дело в том, что, когда судьба свела меня с ней на одной подстанции, я испытал нечто вроде радости от того, что она — рядом, пусть и не в том самом смысле.

— Она свободна, ты свободен. В чем же дело? — удивился Полянский. — Купи орхидею, это стильно и не шаблонно, Елена непременно оценит, приди на подстанцию в свой нерабочий день и сделай ей предложение. Нет, лучше так — подари ей цветы, поговори минут пять на разные темы, а затем пригласи ее в театр или на выставку. В Политехническом идет вполне подходящая выставка американского постера тридцатых — пятидесятых годов.

— Чем она подходящая?

— Интересно, забавно и есть возможность от экспоната протянуть параллель в жизнь.

— Хорошо, а что дальше?

— Тебе сколько лет?! — Полянский так стукнул ладонью по столу, что бутылки жалобно зазвенели. — Зачем ты задаешь глупые вопросы?!