Найджел смотрел на нее сияющими глазами. Душа, озарившая ее смуглое лицо, придала ему красоту, несравненно более благородную и редкостную, чем красота ее кокетливой сестры. Он склонился перед ее женским величием и прижал губы к ее руке.

— Ты, как звезда, которая указывает мне путь к вершинам, — сказал он, — Наши души отданы служению чести, и как мы можем стать помехой друг другу, если цель у нас одна?

Она покачала гордой головой:

— Так тебе кажется теперь, мой прекрасный возлюбленный, но годы способны изменить все. Как можешь ты доказать, что я и правда помогаю тебе, а не мешаю?

— Я докажу это делом, моя прекрасная возлюбленная, — ответил Найджел. — Здесь, у святилища святой Екатерины, нынче, в день святой Маргариты, я клянусь, что совершу в твою честь три подвига, как залог моей великой любви, и только тогда вновь предстану перед тобой. Три эти подвига будут доказательством, что любовь моя к тебе, как она ни велика, не была мне помехой на пути к обретению славы.

Любовь и гордость освещали ее лицо, когда она сказала:

— Я тоже принесу обет и поклянусь святой Екатериной, возле святилища которой стою. Клянусь, что буду ждать тебя, пока ты не совершишь эти три подвига и мы не встретимся вновь, но если — Боже оборони! — совершая их, ты падешь, я уйду в шалфордский монастырь и ни разу больше не посмотрю в лицо мужчины. Дай мне руку, Найджел.

Она сняла золотой филигранный браслет и надела на его загорелое запястье, читая ему вслух выгравированный по браслету девиз на старофранцузском языке: «Fais се que dois, adviegne que pourra — c'est commandé au chevalier»[14].

Затем они на мгновение обнялись, и влюбленный юноша и любящая девушка скрепили поцелуем свою помолвку. Однако старый рыцарь нетерпеливо окликал их снизу, и рука об руку они спустились по вьющейся тропе туда, где под песчаным обрывом ждали лошади.

До самого шалфордского брода сэр Джон трусил рядом с Найджелом, наставляя его напоследок в премудростях охоты от великой тревоги, что он возьмет да спутает годовика с двухлеткой, либо назовет того или другого олененком, о чем и помыслить страшно. Наконец у заросшего камышом спуска к Уэю старый рыцарь и его дочь остановили своих лошадей. На опушке темного Чантрийского леса Найджел снова оглянулся: они все еще провожали его взглядом и махали ему вслед. Дальше тропа углубилась в чащу, и деревья заслонили их. Однако долгое время спустя, когда они выехали на просеку и вновь вдали открылись шалфордские луга, он увидел, что серый мерин и его всадник медленно приближаются к холму святой Екатерины, но Мери все там же у брода наклоняется в седле, напряженно всматриваясь в густой лес, который скрыл от ее взгляда того, кому она отдала сердце. Картина открылась ему в просвете листвы лишь на мгновение, но в чужих краях среди трудов и опасностей именно они — зеленый луг, камыши, река, медленно катящая голубые воды, и грациозная фигура, наклонившаяся над шеей белой лошади, словно устремляясь за ним, — именно они стали для него заветнейшим образом любимой и далекой Англии.

Но если друзья Найджела узнали, что в путь он отправляется в это утро, не дремали и его враги. Когда они с Эйлуордом выехали из леса и начали по вьющейся тропе подниматься к старой часовне святого Мученика, под брюхом Бурелета со змеиным шипением пронеслась длинная белая стрела и, дрожа, впилась в дерн. Вторая просвистела у самого уха Найджела, когда он хотел повернуть назад, но тут Эйлуорд хлестнул боевого коня по крупу, Бурелет рванулся вперед галопом и успел промчаться несколько сот ярдов, прежде чем всадник сумел с ним совладать. Эйлуорд, припав к шее своей лошади, гнал ее во всю мочь, а вокруг них свистели белые стрелы.

— Клянусь святым Павлом! — вскричал Найджел, натягивая поводья, весь белый от гнева. — Я не побегу от них, будто испуганная лань! Лучник, как ты посмел ударить моего коня и помешать мне проучить их?

— И хорошо, что посмел! — ответил Эйлуорд. — Не то, клянусь моими десятью пальцами, наш путь окончился бы в тот же день, когда начался. Их же в кустах укрылось не меньше десятка. Видишь, как их каски блестят на солнце вон там, среди папоротника, под большим буком? Если не хочешь думать о себе, так пожалей хоть коня — ведь со стрелой в брюхе он все равно до леса не доскачет.

Найджела снедала бессильная ярость.

— И я позволю, чтобы в меня, точно в чучело попугая на ярмарке, стрелял любой разбойник, который ищет мишени для своих стрел? — вскричал он. — Клянусь святым Павлом, Эйлуорд, я надену доспехи и узнаю, кто они. Помоги мне снять их с кобылы!

— Нет, мой благородный господин, помогать тебе искать смерти я не стану. Всаднику на открытом месте меряться силами с десятком лучников в кустах, это ведь то же, что сесть играть против мошенника с фальшивыми костями! Да и не разбойники они, не то бы не посмели натягивать луки под самым носом у гилфордского шерифа!

— Пожалуй, ты прав, Эйлуорд, — молвил Найджел. — Верно, это люди Поля де ла Фосса, у которого нет причин любить меня. А-а! Да вон же он сам!

Они остановились спиной к длинному склону, увенчанному часовней. Перед ними тянулась зубчатая темная опушка, где в тени деревьев блеск железа выдавал присутствие затаившихся врагов. Но тут пропел рог, между деревьев замелькали бурые куртки — лучники бежали, развертываясь неровной цепью, быстро приближаясь к двум товарищам. Их громко подбадривал горбун на могучем сером коне, словно натравливая псов на барсука. Он махал руками, вертел головой и пронзительными вскриками подгонял своих подручных.

— Заманим их подальше, мой благородный господин! Заманим на холм! — радостно воскликнул Эйлуорд. — Еще пятьсот шагов, и мы будем с ними на равных. Нет, не медли, но постарайся держаться все время чуть дальше полета стрелы, пока не настанет наш черед!

Найджел весь дрожал от нетерпения, держа руку на рукоятке меча и глядя на поспешающих за ним врагов. Но тут он вспомнил, как Чандос сказал, что холодный рассудок важнее для воина, чем горячее сердце. Совет Эйлуорда был верным и мудрым. Он повернул Бурелета, и под насмешливые выкрики за спиной оба товарища начали рысью подниматься на холм. Лучники припустили бегом, а их господин вопил и махал руками еще безумнее, чем раньше. Эйлуорд то и дело оглядывался через плечо.

— Еще немножко! Еще чуть-чуть! — бормотал он, — Ветер дует в их сторону, и дураки не сообразили, что мои стрелы полетят на пятьдесят шагов дальше. А теперь, мой благородный господин, подержи лошадей, ведь мое оружие сейчас стоит больше твоего. И прежде чем они опять спрячутся в лесу, многие пожалеют, что высунули оттуда нос.

Он спрыгнул на землю, нажал рукой вниз, коленом вверх и накинул тетиву на верхнюю зарубку тугого боевого лука. Затем молниеносным движением наложил стрелу. Сдвинув брови над сверкающими голубыми глазами, расставив крепкие ноги, левой рукой неподвижно сжимая лук, а правой, на которой двойным клубком вздувались мышцы, оттягивая белую, отлично навощенную тетиву, он выглядел таким грозным и яростным бойцом, что их преследователи невольно остановились. Двое-трое пустили в него стрелы, но встречный ветер замедлил их полет, и они скользнули по жесткой траве за десятки шагов до своей цели. И только один стрелок, низенький, кривоногий, чье коренастое тело говорило о редкостной силе, быстро кинулся вперед и так сильно натянул лук, что его стрела впилась в землю у самых ног Эйлуорда.