Мысленно я вернулась в прошлое, в уютный кабинет Джексона в «Пи энд Пи», с диванами, обтянутыми мягкой кожей, теплым светом, семейными фотографиями, книжными полками по всему периметру, старинными пишущими машинками. Бывало, вечерами я приносила туда какую-нибудь рукопись и немного бутербродов, устраивалась в кресле и читала несколько часов подряд, пока Джексон работал за своим столом. Мара частенько следовала моему примеру и присоединялась к нам. Кабинет Джексона больше напоминал семейную библиотеку. Да и мы тогда были одной семьей.

Но это было «давно»…

Теперь же я была окружена фирменными вивиановскими гладкими кушетками «черная кожа и хром», которые сулили такой же комфорт, как и жесткие скамейки в парке. Освещение было холодным, художественные фотографии на стенах — сплошь фаллические образы — по большей части небоскребы, торчащие на фоне нью-йоркского неба. Книжные полки заменены витринами с внутренней подсветкой. Стеклянный ящик, самый ближайший ко мне, хранил первое издание Вивиан «Принц», а в таком же ящике с другой стороны кушетки было выставлено ее первое издание «Везучей ночной бабочки». Вы могли бы многое понять о моей шефине уже по двум этим книгам, которыми она дорожила больше всего.

— Вы не понимаете, мать вашу, о чем говорите. Черт побери. Выдвинули вас на Национальную книжную премию, а вы вдруг посчитали… — Вивиан оборвала себя и погрузилась в нетипичное для себя молчание, ее длинные ногти энергично забарабанили по столу — этакое чеканное стаккато станкового пулемета.

Она напоминала гангстера тридцатых годов двадцатого века: эксцентричные костюмы в тонкую полоску с широкими лацканами, бьющий в глаза блеск желтоватого бриллианта на мизинце, легионы бесхребетных кадровиков в роли вышколенных головорезов, знающих, как им действовать, когда она попирала все принципы компании «Мэттер-Холинджер». Глядя на нее, я уже не раз прокручивала в голове перспективу проснуться, как в фильмах о гангстерах, рядом с головой лошади на своей подушке.

Если Вивиан на кого-нибудь злилась, она могла покончить с ним или с ней любым доступным ей способом: по ее прихоти разрывались контракты, попиралось доброе имя и репутация, расшатывалась психика. Но хуже всего было, когда Вивиан открывала ответный огонь из-за любой мелочи, и это означало, что ей ничего не стоило сровнять с землей беднягу, который ни сном ни духом не предполагал, что случайно задел взрыватель и спровоцировал острый приступ ее паранойи. Больное воображение Вивиан диктовало ей, будто все вокруг только и норовили причинить ей вред, украсть ее идеи, подорвать ее власть и положение.

— Что вы сказали?! — прорычала она в трубку, снова жестом приказывая мне: сидеть! — Давайте уточним. Вы — ничего не стоящий дерьмовый писака. А я — не какая-то там обычная сука, я — сука из сук. И если к четвергу я не получу на руки готовую к публикации рукопись, да, я говорю именно об этом четверге, я окажусь той самой стервой, которая захочет вернуть себе весь ваш аванс до единого пенни. Да, мне наплевать, что вашей мамаше осталось жить всего три часа…

Она с размаху швырнула трубку и нажала на селекторе кнопку, чтобы вызвать Тэда (двадцатичетырехлетнюю бывшую модель для демонстрации нижнего мужского белья, который утром написал «афтор» в рассылке по электронной почте) своего помощника «на день».

— Вычеркните Хайрама Петерса из моего списка звонков, — пролаяла она в микрофон —…гомик.

О, нет! Бедный Хайрам. Для Фила это, конечно же, будет ударом. Он столько старался удержать в команде Хайрама, чей последний эпический роман был выдвинут на Национальную книжную премию, что упрочивало его репутацию как писателя с именем. Кроме того, Хайрам был приятнейшим человеком, каких не так уж и много. Фил недавно упомянул, что Петерс задерживал свою последнюю рукопись на две недели, поскольку у него тяжело болела мать, и этот проступок, в глазах Вивиан, низвел хорошего автора до уровня дерьмового писаки, литературного поденщика.

Вивиан перевела свой стальной взгляд на меня, и я почувствовала, как в моих жилах стынет кровь.

— Ты видела обложки для «Конфиденциального Белого дома»? — спросила она тихим и спокойным голосом. Подозрительно спокойным.

Перед моим мысленным взором всплыли кадры из недавней передачи канала «Исследователь»: группа людей оказалась в воде, после того как опрокинулось их судно, и они почти целый час вынужденно наблюдали за акулами, кружащимися вокруг них. Когда это закончилось, так как акулы ушли на глубину и их плавники исчезли с поверхности воды, люди осознали, что случилось самое худшее. Стало понятно, что акулы переходят в атаку из океанских глубин, раскрыв челюсти, чтобы захватить барахтающиеся в воде ноги своих жертв. Только один пловец выжил в той резне и смог поведать миру о случившемся. Зримое спокойствие не предвещало ничего хорошего, но служило плохим предзнаменованием, когда речь шла об акулах или Вивиан.

— Гм, да, Вивиан, я видела их. Думаю, Карен проделала большую работу. Они яркие, броские… — Я прокашлялась и стала мучительно выуживать из памяти другие качественные прилагательные для положительной характеристики. Еще в самом начале моей работы я узнала, что в издательском деле предпочитались замысловатые определения. Рукопись не называлась хорошей или плохой, она была взрывной/актуальной/острой/уникальной, или же расплывчатой/банальной/пошлой/заимствованной. — Они провокационные, — заключила я. Карен была исключительно одаренным художественным редактором, но, судя по звукам приглушенных рыданий, раздававшимся из-за закрытой двери ее комнаты в то утро, я предположила, что Вивиан совсем недавно устроила ей жестокую взбучку. Я пришла в восторг от работы Карен над «Конфиденциальным Белым домом», как и все, кому я их показывала.

— Провокационные? Ты действительно так считаешь? — Внутренний голос Вивиан покинул свое пристанище. Она быстро разогревалась и готовилась пойти вразнос. — Если честно, Клэр, тебе никогда не распознать провокационное, пока оно само себя не назовет или не укусит за задницу. Ты все еще живешь в своей башне из слоновой кости! Не мне тебе объяснять, насколько ужасны эти эскизы, мать вашу. В жизни не видела ничего бездарнее! И ты, как редактор, ре-да-ак-тор, — протянула она, — обязана направлять художников в нужное русло и убедиться, что они правильно постигли смысл этой книги, будь она неладна! От тебя требуется кон-тро-ли-ро-вать, — по слогам, — весь процесс, Клэр!

Я довольно громко проглотила новый комок в горле. В устах Вивиан даже мое имя звучало как непотребное ругательство.

— Ну почему, мать вашу, только мне одной здесь дано понимать все это? — вопила она, сверкнув своими нефритовыми глазами.

В девяти случаях из десяти Вивиан переходит к одной из своих любимых трех тирад:

1) Почему, мать вашу, только мне одной дано понимать все это?

2) Я не ваша матушка, чтоб ей пусто было!

3) Не могу же я за всех вас выполнять вашу треклятую работу!

Или, если вы у нас везунчик, вы услышите новую захватывающую интерпретацию этих трех комбинаций.

— Извини, Вивиан, — пробормотала я. — Я зайду к Карен прямо сейчас. Это — моя ошибка. Мне следовало предоставить ей больше информации о книге.