выскакиваю первой, торопливо оставляя за спиной философские рассуждения о взятках и взяточниках.

Спрятавшись за одиноким тополем, закрываю лицо руками и уговариваю себя успокоиться. В груди так нестерпимо печёт, будто из меня вырвали кусок мяса, но я упрямо твержу себе, что всё хорошо. Любовь – никчёмная, неразделённая ещё не приговор. Мне просто нужно пережить это и постараться избегать ненужных встреч.

Но сердце колотится, как сумасшедшее пока я понуро бреду на пары, а слух не улавливает даже половины из Светкиной болтовни. Кажется, она дала шанс своему бывшему однокласснику. Вот и хорошо. С таким надёжнее. По крайней мере она больше не переживает, будет ли парню с ней скучно. Пусть лучше он волнуется.

Ещё одна неделя пролетает в диком темпе. Ничто так не отвлекает от мрачных мыслей, как ежеминутная занятость. Я даже научилась варить вполне сносный суп и пельмени – покупные, правда, но кого, в конце концов, волнуют такие мелочи? С половником всё-таки подружиться проще, чем с сердцем.

Как жаль, что некоторые знания приходят только с горьким опытом, но здорово, что мне хватило мозгов твёрдо попросить родителей не вмешиваться в мою личную жизнь. Для них инициатива расстаться исходила именно от меня. Пара незначительных подробностей, подброшенных моей буйной фантазией, на удивление способствовали усвоению этой небылицы. Пусть лучше думают, что Кир укатил зализывать раны.

Мне просто нужно научиться о нём не думать. Будто его и не было никогда в моей жизни. Будто мы незнакомы.

Легко сказать...

Я вижу чёрный байк у своего подъезда и смоляной блеск стали расплывается тёмными пятнами перед глазами. Как бегу домой не помню. В висках колотится одна мысль – запереться, спрятаться, дышать.

Не забывать дышать.

Но за родной дверью вместо желаемой безмятежности меня встречает испытание похлеще – пара чёрных найковских кроссовок. И муть перед глазами уже не проморгать, а сердце будто шаром катится, спешит впереди ног – на кухню, туда, откуда слышится восторженный лепет Олюни.

– Ну здравствуй, Лис, – мой голос, кажется, тоже куда-то упал. По крайней мере, звучит как из колодца.

Кир так и замирает с блинчиком во рту. Небритый, вальяжный. Невыносимо уверенный в себе. А потом я перевожу взгляд на новенький навороченный самокат и ярость взрывает всё выстроенное за две недели самообладание к чёрту.

Вася – ветер!

Двумя неделями ранее...

Лис

– Долго ещё ждать? – стучу костяшками пальцев по стеклу.

– Подпись поставишь и свободен, – сухопарый мужик в форме уже даже не поднимает глаз от бумаг, всем своим видом показывая как я его задолбал.

– Так куда ставить-то?!

Я уже кровью готов расписаться на окне дежурки, так надоело бестолковое просиживание штанов на скамейке рядом с обезьянником.

В ответ – выразительный взгляд на скамью у стены. Сиди и не мешай работать – если перевести в слова.

Стаса с четверть часа как выпустили, а я даже неуверен, что действительно должен что-то подписывать. Чувство такое паршивое, будто дежурный нарочно тянет время. Хотя какой в этом смысл?

В любом случае возникать будет ошибкой. Причём ошибкой бессмысленной и рисковой. Если любого другого я могу запросто послать, то здесь недолго самому загреметь на место Стаса. Это на раз плюнуть, даже ходить далеко не надо. Не умолкающий бомж Вася с радостью подвинется на лавке ради пары-тройки сигарет. Вот он, кстати, сразу заприметил во мне собеседника и пользуясь своей, льющейся через край сивушной энергией, битый час упражняется в обсценной словесности.

Дежурные – мужики явно повидавшие всякого, занимаются своими делами и даже ухом не ведут. Им нормально, но меня-то жизнь к такому не готовила! Это ж не Вася, а массированная атака по всем органам чувств. И затыкаться раздухарившийся бомж реально не собирается.

– Вот чё ты нос задираешь? Борзый, да? – не унимается мой навязчивый собеседник. – Думаешь, решётка меня держит? А хрен! – его кашель громом отражается от потрескавшихся зелёных стен. – Я свободен! Это вы все на привязи. Начальство имеет. Бабы помыкают. А Вася свободен! Вася – ветер!

Ну, чёрт возьми! Сколько можно то?!

Мысленно подсчитываю оставшуюся наличку. Прикидываю сумму, с которой готов расстаться, и начинаю всерьёз подумывать финансово мотивировать расторопность дежурного. Жаба душит сильно, конечно. От первого аванса практически ничего не осталось, а ведь хотел ещё подарить Оленёнку самокат. Пусть радуется малая. Неуверен, что семья Морозовых такой подарок примет, но как молодой человек старшей дочери я ведь могу рассчитывать на некоторые поблажки?

Теперь я много на что могу рассчитывать. Такого, о чём недавно даже не задумывался. Над чем глумился, от чего открещивался. А Полю встретил и как-то резко правильно стало всё: забота, верность, постоянство. Напряжно, не спорю. С её характером не знаешь, где отхватишь. Мой норов тоже прямо скажем не подарок. Но ночью прижимал её спящую к груди – доверчивую такую, хрупкую и невозможно вредную, а сердце сжималось от невыносимо острого ликования.

И здесь, в отделении, сколько времени торчу – ежесекундно вспоминаю руки тонкие, любознательность на грани моего сумасшествия. Каждый раз удивляюсь её отчаянной храбрости. Смущённая вся, не знает глаза куда спрятать, но всё равно отдаёт. Сама отдаёт – себя, свои чувства. И мне её мало. Катастрофически мало. Ночь напролёт как тот крот в темноте сгребал её ближе, слушал ровное дыхание и хватал новые ощущения жадно, охапками. Чтобы присвоить больше. Чтобы вернуть больше. Выходит, не знал я ничего об отношениях всё это время. Её искал.

А затем в отделение заходит мой отец. Кислый запах блевотины из угла обезьяно-приёмника разбавляет аромат древесного парфюма. И всё становится на свои места.

– Спасибо, Михалыч, – кивает он расплывшемуся в дружеской улыбке дежурному.

– Сочтёмся.

Ну, конечно же. Связи, чтоб их! Наверняка уже пробил, не приняли ли меня под белы рученьки. Я ж оболтус своей головы на плечах не имею.

Отец мне никогда не доверял, пора бы привыкнуть.

– Что с твоим телефоном, Кирилл?

– Вырубил звук – запрокидываю голову, дерзко выдерживая его взгляд. – Ты мне спать мешал.

Не хотел расставаться с чувством тотального покоя, обретённого рядом со спящей Полиной. Но отца такой аргумент едва ли впечатлит.

Седина на родительских висках темнеет от выступившей испарины.

– А тебе неинтересно узнать, для чего ты мне в полночь понадобился?

– Хотел зачесть вечернюю порцию нотаций? – предполагаю отстранённо. Ясен пень вчерашние похождения в универе дошли до его ушей. Встаю и подхожу к отцу впритык. Нос