Как предполагает распорядиться М.Д. Бонч-Бруевич с прочими подкреплениями, посылаемыми на Восточный, мною командуемый фронт, для меня загадка.

…Если представленный мною план предстоящей операции Вами будет утвержден, то прошу отдать следующие распоряжения:

1. Из Петрограда на Пермь в распоряжение командующего 3 армией послать два бронированных поезда, один полк пехоты и один эскадрон конницы, а все остальные войска, даваемые Петроградом, послать в Казань, где будет дано дальнейшее назначение.

2. Оба Московских полка, т.е. всю бригаду, отправить в Казань, где будет дано дальнейшее назначение.

3. Витебский полк послать не на Кубань, а на Хвалынск (на Волге), и он тоже войдет в состав 1 армии.

4. Все прочие войска, посланные на Восточный фронт в мое распоряжение, направить на Казань, где им будут даны дальнейшие указания…»{104}.

Тогда же И.И. Вацетис направил депешу и Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, в которой четко и однозначно обозначил свою позицию по поводу резервов: «Получил вашу телеграмму, что 2 Витебский полк назначен в Туркестан. Это ведет к разбросу сил. В данную минуту важно разгромить противника на Волге, этим ударом разрешается много задач в тылу противника. Прежде всего надо добиться успеха на Волге, после чего всеми силами двинуться вперед.

Прошу передать 2 Витебский полк в мое распоряжение и направить его на Хвалынск в состав 1 армии»{105}.

Разногласия, отсутствие взаимопонимания и даже личная неприязнь между М.Д. Бонч-Бруевичем и И.И. Вацетисом имели, как уже упоминалось, давние корни, еще со времени учебы Иоакима Иоакимовича в Академии Генерального штаба (1906–1909 гг.), где полковник М.Д. Бонч-Бруевич преподавал тактику. «Этот профессор отличался крайним самолюбием и раздражительностью, — вспоминал И.И. Вацетис. — В особенности возражать ему было крайне опасно, когда он был не в духе. У меня с ним была схватка на выпускном экзамене по тактике. В академии держались мнения, что возражать ему — это все равно, что тигра дернуть за хвост».

Не остался в долгу и М.Д. Бонч-Бруевич — в своих мемуарах он не особенно лестно отзывается о Вацетисе, которого он пренебрежительно называет «каким-то главкомом» и подтверждает, что не всегда находил контакта с ним: «Не очень я ладил (в роли военного руководителя Высшего военного совета. — Я. Ч.) с Оперодом (оперативным отделом Наркомата по военным делам. — Я. Ч.) и со всякого рода главкомами, которые все еще во множестве водились на необъятных просторах России, охваченной пожаром Гражданской войны. Одного из таких главкомов, знакомого мне еще по Могилеву — Вацетиса, я как-то крепко одернул, воспользовавшись тем доверием, которое оказывал мне Ленин.

После измены и бесславной гибели Муравьева Вацетис был назначен главнокомандующим Восточного фронта, образованного Оперодом против чехословаков. Я потребовал от него полного подчинения. Вацетис же, считая себя подчиненным Опероду, самочинничал, нанося этим немало вреда делу обороны.

Приказы Высшего военного совета он явно игнорировал. Но время от времени я все-таки получал от него телеграммы — весьма резкие по тону и странные по существу. Последняя из таких телеграмм гласила о том, что командование Восточного фронта нуждается в формировании «корволанта» на манер летучего корпуса из конницы и пехоты, перевозимой на лошадях, созданного когда-то Петром I и отличившегося в боях со шведами.

Телеграмма эта пришла в те дни, когда положение на Восточном фронте было до крайности напряженным. Казалось, нельзя было терять и минуты, а командование фронта занималось какими-то фантастическими затеями…

Заготовив от имени Ленина суровую телеграмму Вацетису, в которой ему предписывалось полное подчинение Высшему военному совету и запрещалось обращаться с ничем не сообразными предложениями, я отправился в Кремль и, пройдя в кабинет Владимира Ильича, доложил ему о «самостийности» главкома Восточного фронта и его художествах..

Услышав о «корволанте», Ленин долго смеялся и, не сделав ни одной поправки к преложенной мною телеграмме, подписал ее.

Дальнейшие события подтвердили те мрачные предположения, о которых я докладывал Владимиру Ильичу. Прошло немного времени, и Казань была захвачена вместе со значительной частью золотого запаса Республики. Сам Вацетис едва унес ноги — белые его, конечно, не пощадили бы…»{106}

Оценка, данная М.Д. Бонч-Бруевичем Вацетису, отличается крайней субъективностью. Автор явно сгущает краски по многим позициям. По Бонч-Бруевичу выходит, что Вацетис отличался «самостийностью». Однако это далеко не так: после мятежа Муравьева и его разгрома ни о какой «самостийности» главкома Восточного фронта не могло быть и речи, ибо он был под надежной «опекой» членов РВС П.А. Кобозева, К.А. Мехоношина, К. Данишевского, И.Н. Смирнова. Владимир Ильич Ленин неоднократно требовал от них доклада о надежности И.И. Вацетиса, о его работе на посту главкома Восточного фронта («Достаточно ли энергично работают военные руководители и Вацетис? Хорош ли контроль комиссаров за ними?»).

Несостоятельным представляется обвинение И.И. Вацетиса со стороны М.Д. Бонч-Бруевича в игнорировании главкомом Восточного фронта приказов и указаний Высшего военного совета. Как было сказано выше, уже спустя несколько дней после своего приезда в Казань Иоаким Иоакимович представил в Высший военный совет докладную записку об обстоятельствах сдачи белым Симбирска, а через десять дней — план предстоящей наступательной операции. Правда, последний был раскритикован М.Д. Бонч-Бруевичем: поддержав основную идею плана — активными боевыми действиями сдержать продвижение противника на запад и нанести ему удар от р. Камы в южном направлении при содействии вспомогательного удара 4-й армии, военрук Высшего военного совета потребовал разработки более точного оперативного плана, с производством точных расчетов с учетом разведданных и постановкой конкретных боевых задач группам войск.

Напрасно высмеивает М.Д. Бонч-Бруевич идею создания отрядов «ездящей пехоты» («корволантов»). Как не раз пояснял сам Вацетис, он приказал при каждой армии создать отряд ездящей пехоты — этого мобильного подразделения (резерва), которое можно быстро перебросить на усиление того участка фронта, где наметилось ухудшение обстановки. К тому же такой отряд непременно усиливался средствами артиллерии, что повышало его боевые возможности.

Говоря о разногласиях между И.И. Вацетисом и М.Д. Бонч-Бруевичем, их взаимной неприязни, справедливости ради отметим, что и первый из них (Вацетис) был далеко не безгрешен. У него тоже в характере были черты, которые не импонировали окружающим его людям: прямолинейность в суждениях, резкость и категоричность в оценках, нежелание при необходимости идти на компромиссы, завышенная самооценка. Не всегда он прислушивался и к мнению подчиненных.

Свидетельствует полковник в отставке А.В. Панов, работавший с января 1919 г. помощником начальника, а затем начальником отделения Оперативного управления Полевого штаба РВСР: «Главком И.И. Вацетис принимал доклад начальника штаба в кабинете последнего в разное время по своему усмотрению, предварительно ознакомившись с событиями на фронтах по сводкам. Иногда при решении отдельных вопросов сюда вызывались начальник оперативного управления, помощник начальника штаба и кто-либо из инспекторов. Обычно главком И.И. Вацетис старался обходиться без советников как в штабе, так и на заседаниях Реввоенсовета, упорно добивался проведения в жизнь своих решений. Его начальник штаба Ф.В. Костяев также был склонен к самостоятельным решениям и мало пользовался вспомогательной работой сотрудников низших инстанций, что, естественно, не способствовало развитию творческой инициативы»{107}.