Впрочем, с подарком Наташе он угодил. Жуткие алые маки, раскиданные по скатерти и синтетические кружавчики на салфетках, которые выбрала продавщица, пришлись ей по душе.

С тех пор они созванивались с сестрой по большим праздникам. Звонила она. Как считал Артем, «чтобы было прилично, все, как у людей».

– Тебе Стасик привет передает, – всегда говорила сестра.

– Ага, и ему тоже, – хмыкнув, отвечал Артем.

Татьяна… Да, все дело было именно в ней. Именно из-за нее Артем захотел помириться с сестрой, чтобы не остаться одному, чтобы прошло ощущение, что у него никого, совершенно никого нет. Он захотел хотя бы по праздникам приезжать к «родственникам», обедать, слушать бред, который несет Стасик, и жевать жесткое, как подошва, мясо, приготовленное сестрой. Он хотел, чтобы с днем рождения его поздравляли не коллеги, у которых стоит напоминание в календаре компьютера – «не забудь поздравить», а родные, пусть формально, люди. Родственники, которых можешь ненавидеть, презирать, недолюбливать, игнорировать, но при этом знать, что они есть. И от этого становится легче.

Артем захотел стать лучше, чем о нем думала Наташа, чем думал о себе он сам. Из-за Татьяны. Благодаря ей. Ради нее. Она об этом даже не знала.

* * *

«Он замечал все, даже то, что я сама не видела. Родинки на ноге, шрам на коленке. Я так не умею – запоминать, рассматривать. Я только чувствовала, что он очень скучает по дочери, и то только потому, что все время спрашивал про Мусю – что она ест, доедаю ли я за ней кашу, что она говорит, какие игрушки любит. Он даже на улице всегда замечал маленьких детей и долго смотрел на них. Для меня это были просто дети, идущие с мамами по улице. Он их видел по-другому. Замечал, что ребенок недоволен, что вертится в коляске, что сидит без шарфа и шейка совсем голая, а на улице холодно.

Мы сидели с ним на лавочке в каком-то дворе, куда он меня привез показать карусель, точную копию той, на которой любил кататься в детстве. Рядом сидела молодая мама с грудным младенцем на одной руке и телефоном в другой. Их коляска вдруг соскочила с тормоза и покатилась. Артем вскочил с лавочки за секунду до этого, как будто почувствовал. Он подкатил ее к женщине, со знанием дела поставил на тормоз, та даже не успела ойкнуть. Я тогда еле сдержала слезы, хотя он не сделал ничего особенного.

Он держал меня за руку так, как будто не верил, что я нахожусь рядом. Как будто не верил, что я здесь, с ним. Он смотрел на меня так, как никто никогда не смотрел – сумасшедшими глазами, в которых, совершенно точно, я в этом уверена, была любовь. Он знал и чувствовал меня лучше, чем я сама себя. Читал мои мысли. Он звонил мне в тот момент, когда я хотела его услышать. Он откуда-то знал, что я хожу босиком по дому, что у меня распущены волосы, что я только что помыла посуду. Как будто он смотрел на меня сверху, наблюдал. Становилось даже страшно от того, насколько он все угадывал. Как будто за мной следила скрытая камера и внутри меня стояла такая же – он знал, что я делаю, в каком настроении, знал о каждом моем шаге и читал каждую мысль.

Я ходила больная от его взгляда, от ощущения, что я для него – открытая, выученная до строчки, до запятой книга. Во мне не было для него никакой загадки, никакой тайны. Он знал, что я скажу в следующий момент, как будто на моем лбу шла бегущая строка с субтитрами. И мне это безумно нравилось. Мне кажется, нравилось и ему. Я чувствовала, что он устал от недосказанности, от предугадывания, от словесной и эмоциональной игры. Что ему хотелось понятных эмоций, которые не нужно скрывать. Ему хотелось искренности, теплоты и тихого простого счастья. Мне правда так казалось.

Я ехала к нему, как больной за спасительным лекарством, чтобы увидеть, как он на меня смотрит. И назад ехала тоже больная – от того, что не знала, когда увижу его снова. Сколько человек может чувствовать себя счастливым? Минуту? Две? Один миг? Он дарил мне счастье, которое длилось часами. Мне казалось, что я его не заслуживаю. Что за эти ощущения, так же как за ложь и предательство, придется платить. От передозировки любви, счастья и адреналина тоже можно умереть – сердце не выдержит. Или сойти с ума от сознания того, что это нельзя продлить на всю жизнь. Я не хожу в церковь, не умею молиться. Каждый день прошу только одного – лишь бы у него все было хорошо. Лишь бы он был счастлив. Я готова на любую жертву, готова отдать все, что у меня есть, и достать то, чего нет. Для него. Мне не нужно ничего взамен. Нет, нужно – знать, что у него все хорошо, что он хоть на минуту обретет покой и спокойно уснет. То, что он мучается бессонницей, – я знаю, хоть он и не говорил. А я не сказала ему о том, что переношу на себя его хвори. Если у него болит горло, я дотрагиваюсь до него и мысленно прошу отдать болезнь мне, надеясь, что он перестанет заходиться лающим кашлем. Он не спит по ночам, и я не сплю, хотя пытаюсь устать, загрузив себя домашними делами – поздно вечером мою полы, раскладываю вещи, чищу ванну. Устаю, буквально падаю, но не засыпаю. Лежу и разговариваю с ним, умоляя его закрыть глаза, досчитать до ста и уснуть. Около четырех утра я проваливаюсь в темноту и засыпаю. Как раз в это время Муся начинает плакать в кроватке – хочет пить или теряет соску. У меня нет никаких сил встать. Я все слышу, но лежу, не в силах повернуться, и точно знаю – Артем наконец уснул».

Татьяна не помнила, сколько времени прошло с момента начала ее отношений с Артемом. Она вдруг почувствовала, что не выдерживает. Больше не выдержит. Не сможет. Физически. Она сварила утром кофе и вместо чашки вылила его в раковину. Потом долго стояла и смотрела, куда делся кофе и почему чашка пуста? Потом опять сварила кофе и опять вылила его в раковину. Тем же решительным движением.

Она сидела с пустой чашкой и понимала, что все. ЭТО ВСЕ. И никакая это не усталость, не измотанность – это знак. Знак, что пора остановиться, пока ей не стало совсем плохо, пока она не сорвалась окончательно.

Была еще одна причина, которую Татьяна загнала подальше, в подкорку, чтобы даже не думать. Эйфория от их встреч прошла. Она по-прежнему хотела его видеть, слышать, но все чаще раздражалась по мелочам – он опоздал, и она пятнадцать минут стояла на улице и мерзла. Ей пора было возвращаться домой, она дергалась и смотрела на часы, а он непременно хотел показать ей смешной кусок из какого-то фильма и обиделся на то, что ей неинтересно. Когда он вез ее домой, то громко включал диск, а ей хотелось тишины, и она еле сдерживалась, чтобы не ударить по кнопке на приборной панели. Он без конца рассказывал ей про каких-то людей, с работы, знакомых, до которых ей не было никакого дела. Они заехали в книжный магазин, где она выбрала книжки для Муси, а он сказал, что эти книги нельзя давать ребенку в руки, потому что в них жуткие картинки. Когда он увидел в стопке, которую держала Таня, книгу, которую она выбрала для себя – новый роман современной писательницы, посмотрел на нее, как на идиотку.

– Ты это будешь читать? – спросил он так, как будто у нее было три класса образования.

Ей захотелось провалиться сквозь землю и заплакать от обиды.

В последний раз, когда они виделись, Артем высадил ее на шоссе.