Прислонившись спиной к стене, я оглядел тесное замкнутое пространство, где вряд ли бы уместилось мёртвое тело. Нет, здесь не годится, колодезный сруб какой-то. И зачем создавать дополнительные проблемы человеку, оказавшему тебе услугу? Наверняка, прежде всего возьмутся за него, этого продавца.

Я вернулся на улицу и пошёл дальше. Миновал навес автобусной остановки. Ещё несколько метров, и потянулась парковая зона, разделённая заасфальтированными пешеходными дорожками, слегка таинственная в расплывчатых ночных тенях.

Здесь больше подходит. И сразу тело не обнаружат, и слишком долго оно не пролежит. Где, где лучше всего? Вот здесь, пожалуй, под елью. Нет, здесь окурки, обрывки пакетов, чересчур замусорено. Может, где-нибудь на скамье? Вот, вот она, эта скамеечка с гнутой высокой спинкой. Ах, как ладно она притулилась под кроной дерева, кажется, ясеня! Более подходящего места, пожалуй, не сыскать. Я представил, как буду сидеть, уронив голову на грудь. Не самая некрасивая смерть. И чисто кругом.

Присев на планки скамьи, я сунул руку в карман и нащупал удобную рубчатую рукоять браунинга.

В одно мгновение всё моё бытиё пронеслось перед глазами. Не очень хорошее, не очень весёлое бытиё. Мать, рано ушедшая в мир иной. Знаменитое «Обвязино» с его непременным, никогда не прекращавшимся недоеданием. Проклятый горб, как-то незаметно оттопырившийся на спине. Постоянные люди вокруг – обслуга и воспитанники детдома с их обязательными шуточками и прибауточками по поводу моего уродства. Прохожие на улицах, всегда с опаской и жалостью поглядывавшие на детдомовских. Вечные драки с городской шпаной…

Вот и весь мой жизненный путь.

Изо дня в день нам вдабливали, что мы должны гордиться, восхищаться своей страной. Но для меня страна – это в первую очередь я сам, с моим собственным мировоззрением. Собой же я гордиться никак не мог потому, что нечем было, ничего значительного и полезного я не сделал. Но, может быть, что-то стоящее было у нас в роду?

Наш род не расстреливали и не отправляли на Беломорканал или Колыму. Прапрадед оказался куда как предусмотрительным мужиком: чтобы не раскулачили, он заранее, когда жареным вроде ещё и не пахло, взял и разделил всё своё хозяйство по трём сыновьям – и раскулачивать стало нечего.

Моему прадеду Харитону обычная деревенская баня досталась.

Харитон был грамотным малым. Две войны, Первую мировую и Гражданскую, полковым писарем прослужил и, я почти уверен в этом, никого не убил: ни австрийцев, ни своих, русских. А после бухгалтером работал в колхозах и ещё каких-то местах.

Умел, очень даже умел прадед по части писарства. Разъяснительные письма он писал – наподобие адвокатских, по поводу арестованных мужиков, доказывая их невиновность. И надо же, случалось, что и освобождали людей. И это – в тридцатые годы!

Из рассказов матери запомнился образ прабабушки Агриппины, родившей одиннадцать детей. Пятеро из них умерли в младенчестве – вряд ли от избытка комфортности проживания. Имена их канули в Лету. Вскоре не стало и прабабушки. В тридцать девять лет. У меня засосало под ложечкой – в таком же возрасте ушла из жизни и мать дона Кристобаля.

Прадед мой женился второй раз, но спустя три года последовал за первой женой. В сорокадвухлетнем возрасте.

Маленькая Лида умерла от простуды. Ксюшу насмерть забила злая мачеха. Трофим погиб в боях на озере Хасан. Павел пропал без вести, уже выйдя из окружения в октябре сорок первого. Орудийный номер 160-го артполка. Вряд ли он дотащил свою пушечку от белорусского города Лида до украинской Лубны, в окрестностях которой закончила свои дни его дивизия. Я запомнил фотографию, где он был ещё в будёновке. Мать рассказывала, что он стихи писал, добрые такие, человечные.

После той большой войны из всех остались двое – Иван и моя бабушка Полина.

Однажды Полина заболела. К тому времени она была замужем и уже родила одного ребёночка – девочку. С каждым часом Полине становилось всё хуже.

Дело было зимой, нужна была лошадь с санями, чтобы проехать двадцать пять километров до райцентровской больницы. Колхозный бригадир в лошади отказал, и Полина умерла от гнойного аппендицита. Муж её, мой дед Вячеслав, сгоряча взял ружьё и того бригадира застрелил. Следы стрелка затерялись где-то в казахских рудниках.

Девочку Валентину, оставшуюся сироткой, взял к себе дядя Иван. Это была моя мать. И её давно уже нет.

Вот и весь наш род, и вся моя гордость.

Пора и мне заканчивать. Все мои сродники – мои предки – умерли молодыми, и у меня, выходит, та же планида.

Едва ощутимое движение пальца сняло пистолет с предохранителя.

В этот момент на дорожку перед скамьёй упала длинная слабая тень, отброшенная далёким фонарём, и вплотную ко мне подсел какой-то человек.

– Прекрасная погода, не правда ли, – со странным скрипом, даже визгом прозвучало во мгле. – Если умирать, то только в подобной обстановке: в тишине, при ясном сознании, когда никто не донимает и ничто не торопит.

Несмотря на скрипучие интонации, я сразу узнал голос дона Кристобаля. Это он, этот дьявол, подвёл меня к последней черте, сделав палачом, а что может быть мерзче исполнения оных обязанностей! Почему именно меня он выбрал для своих распроклятых замыслов? Потому что разглядел во мне безвольного, легко управляемого типа, хорошо поддающегося гипнозу? Или в душе несчастного Аркашки имеется особый изъян, способный и без гипнотического воздействия подвигнуть его к чёрному грязному делу?

Достав пистолет, я взвёл курок и упёр ствол в бок чудовища, сидевшего рядом.

– Стреляйте, мой друг, – сказал испанец с нескрываемой издёвкой. – Так легче решить проблемы, возникшие из-за слабой нервной системы! Достаточно только прикончить ближайшего сподвижника, который оказал тебе немалые услуги и всегда спешил на помощь, и на душе сразу станет хорошо. Ну, смелее, нажимайте на спуск!

– Вы сам сатана, – хрипло выдавил я, с трудом выговаривая слова.

– Сатана – не гаже подонков, из-за которых вы так убиваетесь, не гаже. Успокойтесь, амиго! Вы действительно выполнили грязную работу, но на кого было её возложить? Кто другой мог бы произнести столь пафосную речь, какую от вас услышали на кладбище? Один из энергетических сгустков, материализованных фантомов, которых я привлёк для охранения и исполнения похорон? Но достаточно ли убедительны были бы его слова? А ваше выступление убедило людей потому, что вы тоже испытывали душевные страдания, и все это видели. И вы один из них, такой же горожанин, как и остальные. Вы здесь выросли, и многие вас знают.

Дон Кристобаль отобрал у меня пистолет и положил себе в карман.

– Позже вернём его магазину. А теперь вставайте, Аркадий, нам надо как можно скорее попасть в наш замечательный гостиничный номер, к которому мы так привыкли.

Очутившись в давно обжитых комнатах, испанец позвонил, и нам принесли графинчик охлаждённой водки и какой-то закуски. Он налил мне полный стакан, я опростал его, не отрываясь от кромки стекла, и почти сразу же захмелел.