В глазах родителей – надежда, у остальных омерзение. Рядом стоит какая-то молодая женщина без купальника, под мышками обернута большим жёлтым полотенцем. Рябуха в очередной раз поднимает голову от раны. Валеркино лицо в крови, густая запекшаяся кровь на губах, на подбородке висит черно-красная капля. Картина ужасна – вампир над жертвой. Женщина в жёлтом полотенце не выдерживает, бледнеет и валится вбок, как в замедленном кино. Кто-то бросается её поддержать. Какой-то юнец лет четырнадцати-пятнадцати из самой молодой и шумной компании в спешке бежит к морю. Его лицо зелено, и он громко блюёт в прибой. Возвращается мужик, что бегал за ножом. Становится в отдалении, подходить явно боится, в руке столовый нож с круглым «острием».

Вдруг на лице Рябухи появляется блаженная улыбка. Народ непонимающе смотрит – неужели этот ужас ему доставляет удовольствие? Но мне уже видна причина Валеркиной улыбки – зрачки мальчика быстро сжимаются. Еще один вдох и появляется слабое подобие судорог. Мальчик прикрыл глаза, а это первый предвестник мышечного тонуса.

Студент довольно глядит на меня: «Вилочку, пожалуйста!»

Я не понимаю его вопроса: «Чего тебе подать?» Рядом лежит открытая консервная банка какой-то рыбы в томатном соусе, из нее торчит вилка со слоем подсохшего томата. Студент опять ныряет в рану, а я вытаскиваю эту вилку и начинаю обтирать ее о покрывало. Похоже, что ребенок уже пытается дышать самостоятельно. Я сую вилку Валере.

Валера недоволен: «Крючком согни, сейчас он задышит и нам придется трахею держать. А вам – руки».

«Вам» – это родителям и всем смелым. До меня доходит, что если вернётся сознание, работы хватит многим. Я ломаю о камень крайние зубцы, а средние сгибаю на манер крючка. Студент делает последнее вдувание и подхватывает нижний конец трахеи этим инструментом. По пузырям видно, что дыхание устойчивое. Через минуту начинаются движения. Родители как по команде наваливаются на ребенка. Мать хватает голову, отец пытается держать руки. Постепенно возвращается сознание. Дыхание всё активней и глубже, несмотря на сломанные ребра. Валера командует завернуть мальчика в покрывало и зафиксировать руки и ноги ремнями. Объясняет – ему очень больно, а надо думать о транспортировке до дороги. Пара мужиков уже посланы на дорогу – не голосовать, а перекрыть её перед первым попавшимся транспортом, чтобы добраться до любого телефона и вызвать «Скорую».

Теперь недостатка в помощниках нет. Люди суетятся вокруг, множество рук поддерживает тельце и уберегает его от лишних движений. Ребёнок беззвучно плачет – воздух-то через голосовые связки не идет, но по конвульсиям и потоку слез видно, насколько сильны мучения. Кое-как подхватив тельце, всей кучей начинаем карабкаться по тропе. Местами мальчика приходится передавать из рук в руки, только Студент остаётся на своем посту – он держит вилкой трахею.

Наконец, выходим на ровное место. До дороги далеко, поэтому выстраиваемся в «боевой порядок» для наиболее быстрого, по возможности, следования: Валера всех подгоняет – уж очень его кровопотеря беспокоить стала. Студент с левого боку, мать в голове, отец держит тело и руки, я стою в ногах. Рядом ещё трое добровольцев – две женщины и мужчина. Примерно через час встречаем идущих на встречу тех мужиков, что за скорой бегали. Спешат назад с носилками, а за ними двое в белых халатах и ящиками с крестами, как потом оказалось, врач и фельдшер. Машину они на дороге с шофером бросили.

Врач как глянул – без «здрасьте-досвидания» открывает ящик, достает несколько москитов и трубку-трахеостому. Пока фельдшер ребенка на носилки укладывал, Валера «на трахее» с вилкой стоял и попутно делал доклад по больному: «Механическая аспирационная асфиксия сливовой косточкой со вклинением ниже гортанной складки час двадцать тому назад с полной обструкцией дыхательных путей, острая гипоксия, почти до клинической смерти. По экстренным показаниям была проведена трахео-крикотомия бутылочным стеклом без асептики и остановки сопутствующего кровотечения, затем неотложные реанимационные мероприятия по типу искусственной вентиляции трахея-рот. Острая кровопотеря, сопутствующая травма – возможные множественные переломы ребер в результате неудачной попытки форсированной экспулсии инородного тела. Помощь оказывал студент четвёртого курса Хабаровского Мединститута Иван Иваныч Петров».

После этих слов возникла натянутая пауза. Врач подскочил с трубкой и москитами и засуетился над раной. Через секунду ребёнок свободно дышал через трахеостому, и врач занялся установкой внутривенной системы. Кто-то неуверенно спросил: «Так Вы не хирург? Вы же не имели права… Вы же были пьяны! Вы ведь могли…»

Лицо Студента помрачнело, и он моментально оборвал эту тираду: «А я больше ничего не мог!» И быстро дернул меня за руку: «Пошли отсюда, сваливаем, чем могли – помогли». И мы припустили назад быстрым шагом, а как зашли за громадный куст терновника, так и бегом. А вслед нам донесся крик врача «Скорой»: «Коллега, спасибо!»

К своим вещам мы спустились в обход главной тропинки. Пока Студент умывался, я быстренько собрал вещи, и мы так же в обход выкарабкались с пляжа. Потом Валерка какими-то партизанскими тропами дотемна выводил меня к другой дороге. По пути я давил ему на душу: «Студент, а ты ведь герой! Тебе ведь медаль надо, ну там «За какую-нибудь доблесть» или на крайняк «За спасение утопающих». Представь только, собрание в нашем клубе, начфака, а то и сам начакадемии пламенную речь толкают! Потом генерал-полковник тебе медаль даёт. Все встают, хлопают. Потом статья в «Военном Враче», ну там, за профессионализм, мужество. Профессура о тебе узнает, опять же сессии легче сдавать…»

Студенту моя трескотня надоела. Он остановился, посмотрел себе под ноги и задумчиво произнёс: «Да хорошо бы, как ты говоришь. А ты подумай, ребенок может умереть от сепсиса, от кровопотери или пневмонии. Может я его немым на всю жизнь оставил – я что, за нервными веточками смотрел? И потом докажи его мамане, что перерезать горло – единственный шанс. К тому же юридических или там профессиональных прав у нас на это дело ведь и правда никаких нет. Никакого права, кроме морального… Ладно, пошли домой, пусть лучше ищут героев среди студентов Петровых в Хабаровске. Специально сбрехал место подальше. И пусть виноватых среди них же ищут. А сессии я и без славы неплохо сдаю…»

Ещё не улеглись наши переживания от экстремальной хирургии, как приперлись мы в Симферопольский аэропорт, там плюхнулись в самолётные кресла и улетели в Ленинград. Четыре года военного образования позади, считай, полный курс любого командного училища, позади – здравствуй пятый «сверхсрочный» годок! Мы повзрослели, из курсантов переросли в слушатели. Так теперь официально называемся – слушатели Военно-медицинской Академии.

Пятый курс вообще халява, особенно если на предыдущих курсах пахал и набрал добрый теоретический запас. Тогда учить приходится всё меньше и меньше, всё больше и больше времени занимает отработка практических навыков. Начало семестра как продолжение отпуска – знаменитая лекционная неделя, период полного ничегонеделания. Помню, сидит Сив на лекции по терапии, смотрит профессору в рот и нагло не пишет. А ведь на первом ряду сидит! Профессора такое поведение достало: