Даже не знаю, на счастье или на беду я снова его увидела. Он — отец Джереми, и в то же время… насильник, растлитель, неизвестно кто. Единственное, что мне пришло в голову, — сбегать за ниспосланным свыше счастливым камешком, с которым мы были неразлучны.

И вот прошла уже неделя, а я до сих пор не позвонила герру Байеру и не послала ему ответа. Сижу за компьютером и филоню, так и эдак прокручивая в воображении физиономию Клауса Кертеца, представляя его стройнее и моложе, как Джереми. Я постоянно посматриваю на лицо сына на фотографии, которая стоит на моем столе, и не нахожу ни малейшего сходства с собой. Я чувствую себя пустым квадратиком из игры «Эрудит», затерявшимся среди клеток с буквами. Я — пенопластовый наполнитель в упаковке, салфетка в «Макдоналдсе», прозрачная изолента. Счастливчик принц Уильям, ведь он так похож на мать.

Я до сих пор ни словом не обмолвилась об участии родных и Донны в судьбе Джереми. Я думала, теперь они будут частыми гостями в моем доме, но едва спало ощущение новизны, близкие стали наносить визиты все реже и реже. Надо упомянуть об одном неприятном случае, связанном с Уильямом. Как-то мы разговаривали по телефону, и брат сказал:

— Знаешь, хотел спросить из чистой предосторожности: тебе не показалось, что сынуля — «охотник за сокровищами»?

—Думаешь, наденет мне на голову пакет от «Чудо-хлеба» и квартирку на себя перепишет? Не смеши.

— А кто знает…

— Уильям, новенький «бумер» ему не светит. Блестящие побрякушки-безделушки — еще куда ни шло. Я в жизни ни на кого не тратилась. Извини, в этой области я полный профан.

Часом позже зазвонил телефон. Сестрица:

— Что я слышу? Ты собираешься подарить Джереми дизайнерскую бижутерию?

Что касается матери — у нее снега зимой не допросишься, даже если речь идет о прихворнувшем ребенке.

— Вот вы у меня болели, так, бывало, выгонишь на улицу — крепенькие как огурчики возвращаетесь. Ему надо в прохладе побыть, на свежем воздухе.

Конечно, она руководствовалась лучшими побуждениями, просто ее разум не мог объять всех проявлений неподатливого недуга. Кстати говоря, матушке не терпелось представить Джереми своим подругам, и ее останавливало одно: раскрылся бы позорный факт, что дочурка забеременела совсем соплячкой. Некоторое время наша благоверная лелеяла надежду выдать Джереми за «блудного племянничка», но семейство пресекло сию кощунственную мысль на корню.

Наконец мать привела с собой пугливую подружку Шейлу. Пока они сидели у нас в гостях, женщина не задала ни одного вопроса о прошлом Джереми; могу лишь догадываться, какую приторную историю скормила ей мамуля. Парень, конечно, был само обаяние, и впервые в жизни я подумала, что у матери есть повод мной гордиться. Я была столь потрясена таким откровением, что удалилась в спальню и заперлась ото всех и вся, дабы вдали от суеты спокойно поразмыслить и посмаковать новое чувство. Когда я вернулась в гостиную, Джереми распаковывал коробки с подарками. Мать завалила его дорогими дизайнерскими шмотками. Денег она никогда не жалела, но и расточительной ее назвать нельзя. Подозреваю, бабуля пыталась откупиться. Впрочем, эти соображения я решила оставить при себе. Джереми был и сам далеко не глуп — мгновенно ее раскусил. Когда гости разошлись, он спросил меня:

— А мать в детстве жалела на тебя денег?

—Да нет вроде бы. — Честно говоря, родительница, может, по-своему гордилась предполагаемой девственностью дочурки и в то же время пыталась разодеть меня как конфетку, покупая непомерно дорогие наряды. Не скупилась она и на косметику — что угодно, лишь бы усилить секса-пильность неприметной толстушки. «Пусть мальчики заинтересуются упаковкой и снимут тебя с полки, чтобы рассмотреть получше». Если бы я проявила хоть толику интереса, кожаные прибамбасы с шипами и клепками, а также комплект наручников давно были бы моими — что угодно, лишь бы подчеркнуть интерес к противоположному полу. Думаю, поставь перед матерью выбор, кем она хочет видеть дочь: девственницей или шлюшкой, подозреваю, выбор бы пал на последнее. К счастью, Лесли с куда большим энтузиазмом участвовала в маменькиной кампании за пропаганду секса.

Джереми оказался прав насчет Донны: очень скоро она начала проявлять бешеную активность в моей квартире, будто тинейджер, который зарабатывает билеты на концерт. Не хочу умалять ее намерений, но она умудрилась превратить единственный поход в боулинг-клуб в пожизненную связь с мужчиной. Донна с такой остервенелой горячностью опекала Джереми, что невольно приходили на ум фильмы про сестер милосердия.

— Как страдает, бедняжка.

— Джереми просто спит.

— Представь, какая боль.

— Как раз наоборот. Он ничего не чувствует.

Я, наверное, казалась ей ведьмой.

После недели таких «сеансов» Джереми не выдержал.

— Помяни мое слово, скоро ее озабоченность перейдет в сексуальное русло. У нее болезненная потребность опекать, а я — мечта женщины с нереализованными материнскими инстинктами. Не хочу становиться узником. Донне придется нас покинуть. Что предпримем?

— Самое лучшее — просто сказать ей, чтобы больше не приходила.

— Разбираться тебе. Ну и скандал же будет…

Предчувствия его не обманули. Произошла некрасивая и утомительная сцена. Меня упрекали в неблагодарности, а Джереми поставили в вину, что он симулирует болезнь, намеренно вызывая жалость… Одним словом, вспоминать тошно. Не переношу эту женщину. Стоит единожды увидеть, как человек психует, больше никогда не будешь воспринимать его по-прежнему. Можно сто раз услышать от других, что такой-то и такой-то с заскоками; со стороны такие истории кажутся забавными, а реально столкнешься — все, отношения сразу оборвутся.

Вскоре после тех неприятностей заскочил Лайам: выкроил время в обеденный перерыв.

— Донна очень расстроена.

— Она психопатка, — прокомментировал Джереми.

В тот день он чувствовал себя прилично — чужой человек и не догадался бы, что парень разваливается на куски.

Лайам был достаточно умен, чтобы оставить неприятную тему.

— Со мной приехали трое друзей из хора. Они внизу, в машине. Можно я приглашу их послушать, как поет Джереми?

Это была такая беспардонная и неожиданная просьба, что мы с радостью пригласили гостей: двух женщин и мужчину. Они вели себя вежливо и тихо, и впервые мне представилась возможность угостить визитеров чем-то кроме пудин га в стаканчиках и анисового ликера. Одна из посетительниц захватила кассетный магнитофон и пользовалась им, страшно смущаясь — и зря. Она спросила Джереми, исполняет ли он классический репертуар.

— Могу, хотя не знаю теории, пою по наитию.

— Это ничего.

— Так что вам спеть наоборот? Не забывайте: тридцать секунд — мой предел.

— Вообще-то у нас тут списочек имеется…

И в самом деле, они подготовили целый перечень. Мы два часа занимались только записью. Во время исполнения некоторых произведений Лайам старался поддерживать беседу, чтобы обезопаситься от обвинений в монтаже.