— На эти вопросы я не даю ответа. Они не приводят к очищению и спокойствию. Пойми, Амбапали: некоторые проводят жизнь в бесплодных спорах, другие делают дело. Одни мечутся из существования в существование, подобно обезьяне, ищущей плод, другие — пресекают поток, разрывая узы. Каждому свое.

— Неужели? — в глазах Амбапали мелькнул насмешливый огонек.

— Именно так! — Девадатта окинул ее оценивающим взглядом. — Одним суждено повелевать, другим — служить своим повелителям; одним сдвигать бедра, другим — раздвигать их. Это извечные дхармы.

Амбапали покраснела и поправила на запястье золотой браслет.

— Ты прав, но соединение на ложе — это не встреча двух животных. Его цель — удовлетворение обоих. Ты должен дать мне время подготовиться.

Девадатта не стал спорить.

— Что ж, давай побеседуем еще немного. Что еще ты хочешь спросить?

Да, это был не жрец и не знаток упанишад! Мысли Амбапали путались и все время возвращались к слону. К слону с клочьями желтой пены на могучих клыках.

— Я… я не верю тебе, — наконец сказала танцовщица. — Ни в твои чудесные просветления, ни в твои чувства. Ты исчез так надолго и совсем, совсем не вспоминал обо мне. А теперь пришел и требуешь…

— Разве я требую? — Он попробовал обнять ее за плечи, но она отстранилась.

— Если ты тронешь меня, я позову слуг.

Девадатта убрал руку.

— Но почему ты думаешь, что я забыл тебя? Да, я был далеко, но я тебя навещал. Это было еще в Бенаресе, перед твоим отъездом в Шравасти.

«Сумасшедший», — подумала Амбапали.

— Не думай, что я безумен. Я побывал в твоем доме, хотя мое тело находилось от Бенареса за много йоджан. Ты кормила свою птицу и просовывала кусочки яблока через прутья клетки. А твоя рабыня — кстати, знай: эта гусыня нечиста на руку — как раз зажарила зерна в меду. Ты говорила со стариком брахманом, волосатым, как Путан, о козле, который замещает коня, быка и барана. Прощаясь, ты дала ему несколько монет, и он спрятал их в тюрбан. — Амбапали, широко раскрыв глаза, с ужасом смотрела на него. — А хочешь, я скажу, как зовут твоего попугая? Его зовут Джина…

— Значит, душа все-таки существует! — вырвалось у нее.

— Не у всех, — усмехнулся Девадатта. — У некоторых только ее зачаток. Такие люди бесцветны и лишены аромата. Сердца их трусливы, у них нет настоящей души, и они обречены на блуждание в сансаре. Это слепые посредственности, существа, подобные мусору.

— А я смогу путешествовать вне тела? У меня есть душа?

— Это знаешь только ты.

— Я не знаю этого, — грустно сказала Амбапали.

— Значит, ты должна понять себя. — Он опять подсел ближе. — Поймешь себя — поймешь все.

— Как бы я хотела научиться тому, что ты умеешь! — В ее взгляде было восхищение.

— Научиться не так уж трудно, моя быстроглазая. Тем более, что я собираюсь создать в Магадхе первую женскую общину… Кстати, ты не хотела бы стать начальницей отшельниц?

— Я?

— А почему нет? Ведь ты выделяешься среди других женщин, как благородная лиана, как цветок чампака на куче мусора…

Танцовщица моргнула.

— Но я родилась в низкой касте!

— Запомни, Амбапали: наша сангха не признает ни каст, ни варн, ни племенных различий.

— А почему в Магадхе?

— Ну… сейчас там дешевле строительный камень. Со временем, конечно, я построю монастыри и в Кошале. Обязательно построю, не сомневайся.

Амбапали вдруг вспомнился день состязаний в Бенаресе, когда она впервые увидела Девадатту. Впереди процессии ехала колесница распорядителя торжеств, запряженная четверкой коней, белых, как лепестки лотоса. Юноши, счастливые и взволнованные, ехали на слонах под желтыми зонтиками, а горожане, украшенные венками и надушенные ради праздника камфарой и алоэ, рассыпали в воздухе красную пудру. После игры и состязаний по метанию чакры начался пир. Оставшаяся от варки риса вода разливалась озерами, и в ней, как острова, плавали головы буйволов и овец. На пиру она впервые заговорила с Девадаттой: этот юноша-атлет с гордым блеском в глазах привлек ее решительностью, с какой он расправлялся с «охотниками». Праздник уже заканчивался, и кругом, точно горы, возвышались подгоревшие рисовые корки. Девадатта запинался и краснел, а она громко смеялась, закидывая голову, и браслеты на ее запястьях звенели, как цимбалы. Тогда она полагала, что у нее появился еще один поклонник из тех, что всегда покорны движению ее мизинца. Какой же наивной она была…

— Соглашайся! — говорил Девадатта. — У тебя будут каменные дома. Ученицы, которым ты станешь рассказывать о душе и воздаянии. Сад с водометами. Хранилище Мудрости. Только представь: тебе не придется больше бегать от старца к старцу! Мы будем записывать на листах банановой пальмы все значительные речи, учения, глубокие мысли. А ты будешь хранительницей знаний.

— Хранительницей знаний?

Вместо ответа он привлек ее к себе. Звать слуг она не стала — даже когда он мягко опрокинул ее на ложе и коленями раздвинул ей ноги. Тело его было жестким и мускулистым, как у хорошо тренированного коня. А еще от него так приятно пахло камфарными духами!..

Потом он откинулся на спину. Обняв его, Амбапали потерлась носом о бронзовое плечо.

— А просветленные могут иметь детей? — проворковала она.

1

А хуже всего было то, что он изменил себе.

В последнее мгновение, когда Налагири несся на него и Царь Смерти уже дохнул в лицо ему жаром слоновьего дыхания, он не смог преодолеть искушение, выбросил вперед обе ладони и защитил себя силой иддхи. Слон не растоптал его, он не погиб, но чувствовал к себе теперь лишь презрение. Он так и не отринул желание, не избавился от ассавы существования.

Он пришел в себя в глухой деревеньке среди джунглей, в глинобитной лачуге, и крысы бегали у него по ногам, пытаясь добраться до припасов, подвешенных на веревке. В хижине было одно отверстие, служившее и окном, и дверью, и в это отверстие он видел пруд с мутной зеленой водой; на пруду крякали утки. Его окружали дикари-ванавасины, кривоногие, черные, словно их прокоптили в очаге; неопрятные женщины с обвислыми грудями, натиравшиеся вместо благовоний свиным нутряным жиром; старики, похожие на согнутые луки; голые дети с выпяченными животами. Дети пялились на него бессмысленными коровьими глазами и с визгом бросались прочь, стоило ему шевельнуться. Ему давали есть, за ним ухаживали, но он не испытывал благодарности; напротив, люди мешали ему — только в одиночестве можно побороть последние всплески желания.

Границы мира снова распахивались перед ним в видениях, как это было на берегу реки Найранджаны. Ему являлись клыкастые боги и асуры; он видел перед собой то козлиную голову Дакши, то змееподобных нагов, то синее и волосатое горло Рудры, в котором, как в гигантской воронке, исчезали люди разных варн. Затянутые в горло божества, люди попадали в ад, где царствовал Яма. Там росли деревья с шипами и мечами вместо листьев, по адским полянам текла кровавая река Вайтарани, в которой, испуская жалобные вопли, тонули осужденные Ямой души. Другие души выпекались, словно черепашьи яйца, на берегу в раскаленном песке; он видел адские печи, в которых обитателей нижних адов обжигали наподобие глиняных горшков, и каменные котлованы, где несчастные плавали в раскаленной лаве… Он слышал голоса духов; теперь это были уже не духи растений, похожие на светящиеся пятна, нет, это были отвратительные существа с проваленными кровавыми ртами, четырехпалые, хохочущие. Они являлись к нему, говоря, что он на верном пути, и называли его высшим из людей, родившимся в сиянии ста достоинств.