Когда он понял, что опора жизни находится не в должностях, пусть очень высоких, не в людях, даже самых близких и доброжелательных, а в нём самом, стал любить обращаться внутрь себя. Но когда он понял, что эта опора, этот Источник жизни не принадлежит ему, хотя и находится в нём, получил возможность общаться с этим Источником.

Днём это общение было неполноценным, поскольку дела и люди часто требовали его полного внимания, но в ночные часы он мог предаваться этому истинному общению, сколько хотел. Ночь для него стала местом радования…

Наш совсем взрослый мальчик жил один и не нуждался в ком-то, кто готовил бы ему обед или стирал его немаркие, в тёмную клетку, рубашки. Это без затруднений он делал сам. Но любовь, которая возгревалась в нём в тихие часы радостного одиночества, требовала выхода. Да и силы, которые он порой чувствовал в душе, давали ему повод думать, будто в его жизни недостаёт какой-то полноты. Может быть, той, о которой гласит самый древний завет: нехорошо человеку оставаться одному?..

Он увидел её в храме, куда вместе с ней же и пришёл. До этого она была просто невзрачной знакомой, гостьей его друзей, приехавшей из дальних краёв. Теперь он вдруг увидел эту девушку в ином свете. В её движениях, в сосредоточенном стоянии перед Тем, ради Кого приходят в храм, не было ничего лишнего, наносного, неискреннего. В этот момент он будто прозрел и увидел всю её душу – простую и по-детски чистую. Он увидел красоту, которая была сокрыта от посторонних взоров и открылась только ему. Это видение говорило ему о его особенности – ведь увидел только он, но, с другой стороны, лишний раз доказывало, что он как все…

Они виделись всего несколько раз и совсем не говорили ни о чём, что могло бы касаться их двоих. Только раз она в простоте сказала:

– У меня будет много детей… если я выйду замуж.

– Почему? – почти безучастно поинтересовался он.

– Так думаю… У моих родителей много детей…

Вскоре она уехала в родные края, к родителям, к братьям и сёстрам.

Наш взрослый солидный мужчина иногда вспоминал свою новую знакомую, и чем больше вспоминал, тем менее солидным становился. Как-то он гулял по осеннему парку, впитывая в себя тепло золотого света, льющегося отовсюду, и мысленно делился им с ней. Он стал собирать опавшие листья, выбирая самые красивые, будто составлял для неё букет. А когда собрал, решил в самом деле подарить ей. На ярком кленовом листе он написал: «у нас осень», вложил листья в конверт и отправил ей.

Он ожидал, как влюблённый мальчишка, ответа – бурного, любвеобильного, или наоборот – ответа без слов, но в котором было бы одно лишь чувство. Но ответа не последовало никакого.

Сначала ожидание сменилось разочарованием, но потом он понял, что это – разочарование лишь в своих ожиданиях. Почему всё должно идти так, как ему представляется? И вообще… проявление чувства ещё ничего не говорит о серьёзности чувства. Она хоть чуть не вдвое моложе его, а как правильно всё понимает!..

Осень оказалась её любимым временем года. Когда она получила по почте букет осенних листьев – да таких, каких не было в их краях, то сразу поняла: судьба её решена. Она хотела написать ему обо всём, раскрыть себя: рассказать про осень – что она наводит на душу, про любимую музыку, которая влечёт от земного к небесному, рассказать про людей, которые её окружают… Но потом, после осознания невозможности написать такое письмо, пришло понимание и его ненужности. Ведь проявление чьего-то чувства – очень часто всего лишь отражение наших чувств.

Наш взрослый мужчина очень хотел понять: было ли это просто мимолётным увлечением красотою юности или эта женская душа – в самом деле дополнение его мужской половины. Однажды он усиленно думал об этом, думал о ней, стараясь глубже проникнуть в её душу, в её жизнь… И ему пришла мысль, даже твёрдое убеждение: если у неё будут дети («много детей»?), то только от него.

– Будьте моей женой… – не то предложил, не то попросил он, когда они увиделись через год.

– Да… – коротко и кротко ответила она.

И стали жить на белом свете другие мальчики и новые девочки, которые поражали родителей своей чумазостью или же аккуратностью. Они жили шумно и счастливо. Сколько бы они ни соперничали между собой, кому быть первым (вести корабль к звёздам или победить в автогонке), а кому последним (быть «убитым» на войне или есть щи с капустой), они всё равно любили друг друга, потому что их очень любили папа с мамой.

Спокойная жизнь нашего героя давно кончилась. Раньше он был занят только собой: свои дела, свои интересы, свои друзья. Теперь надо было заниматься детьми.

Именно только ими и мог быть занят он как своими интересами. Не всегда это получалось легко. День проходил в обыденных заботах и суматохе, и ночь уже не была временем покоя. То надо было посадить ребёнка на горшок, то успокоить того, у кого болит живот, то погладить по голове и прогнать чудищ, которые привиделись ребёнку во сне. Но главная трудность была в том, чтобы принадлежать только ему – именно этому ребёнку, которым он занимался в данный момент. Чтобы ребёнок чувствовал безраздельную любовь отца только к нему.

От множества детей, их друзей и товарищей в доме иногда начинался настоящий круговорот. Если отец пытался влиять на распорядок жизни ребят, то оказывался в трудном положении и быстро приходил к выводу: это не в человеческих силах. Тогда он переставал заниматься бесплодным делом и просто-напросто отстранялся. Он смотрел на всех и на всё со стороны и, как ни странно, жизнь сама начинала идти должным порядком. Кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то падал и ушибался, кто-то лишался любимой игрушки и огорчался, но… в этом, собственно, и состоит правильный порядок детской жизни. А взрослые? Взрослым надо быть в первую очередь самим по себе…

Дети учились хорошо, и родителей вызывали в школу лишь для того, чтобы они поделились тем, как они воспитывают своих детей. А секретов воспитания не было никаких. Впрочем, может, и были, да только они их сами не знали.

Хотя у родителей почти никогда не было опасений, что с кем-то из детей может что-нибудь случиться, вся сердечная забота была только о них. В семье были такие отношения, что все знали друг о друге всё: кто из детей где находится, кто чем занят, кто когда придёт домой. Это знание не было предположительным, оно всегда было реальным. Как не было оно было и опекой, но проявлением глубокой связи и взаимопонимания.

Уменьшало это знание только взросление детей. Дети становились отроками и отроковицами, юношами и девушками, обрастали своими заботами и своими друзьями-братьями, и связь с родителями из видимой и постоянной превращалась в сокрытую или даже сокровенную и порой внешне прерывающуюся. Даже когда кто-то из детей начинал познавать на опыте действие каких-либо пороков, родители не били в набат, как не били и самого ребенка. Кто-нибудь из старших, к которому у младшего было, может быть, больше доверия, чем даже к родителям, говорил ему: