Йозеф по привычке искал Кшенжничку. Ее нигде не было видно. Теперь, когда ее не было рядом, он сразу впадал в панику. Спросил о ней каких-то женщин. Ему указали тропинку, по которой пошла девушка, и он похромал за ней.

Он нашел ее на маленькой полянке. Она стояла на коленях и, казалось, плакала. Но нет – ее просто тошнило. Девушка вырыла маленькую ямку и вела себя очень спокойно и разумно.

Йозеф дотронулся до ее плеча. Она повернулась, одновременно утирая рот рукавом.

– Ты заболела? – спросил Йозеф.

– Я жду ребенка, – ответила девушка, – и я не позволю ему умереть.

Вот потому-то они и раздобыли фальшивые документы на имя Евы Потоцкой. Йозеф дал ей кольцо своего отчима и свою маленькую фотографию на случай, если понадобится еще какое-нибудь подтверждение.

– Отныне ты польская принцесса и путешествуешь инкогнито, – объявил Йозеф.

Она улыбнулась.

– Я никогда не забуду темного принца, который разбудил меня поцелуем.

С тех пор он никогда о ней не слышал. В хорошие дни убеждал себя, что она добралась до Америки и даже пару раз приезжала в Париж в надежде встретить его в каком-нибудь кафе. Но в плохие дни, когда нога ныла от сырости или холода, когда ему снился убитый Арон и кровь, хлещущая изо рта, как дьявольская радуга, Йозеф был уверен: она погибла, а вместе с ней и ребенок.

Снова дом

Мы говорим врунишкам: «Кончай рассказывать сказки!» Однако в детских выдумках, как и в бабушкиных сказках, правды куда больше, чем нам кажется.

Анджела Картер «Книга бабушкиных сказок»

Возможно, мы родились, уже зная сказки, потому что наши бабушки и все поколения предков, с которыми мы связаны по крови, бесконечно их повторяли, и мы испытываем потрясение, впервые услышав эти истории – не от неожиданности, а от узнавания.

П. Л. Трэверс «О Спящей красавице»

Глава 31

И вот он вошел в комнату в башне. В комнате был железный потолок и пол тоже был железный, решетчатый. Посреди комнаты стояла кровать с четырьмя стойками по углам и пологом тонкого дамасского шелка. На кровати лежала девушка, и принц никогда не видел никого прекраснее ее.

– Очень красивая? – спросила Шана.

Принцесса, которую она рисовала, была точь-в-точь она сама.

– Прекраснее, чем солнце, прекраснее, чем луна. С рыжими волосами, чистыми и сверкающими, как воды реки.

– А может, у нее были светлые волосы? – поинтересовалась Шана.

На ее картинке светловолосая принцесса лежала как бревно на огромной кровати.

– Как хочешь, милая, пусть твоя принцесса будет блондинкой.

– А моя будет с темными волосами, ладно, Гемма? – попросила Сильвия.

Шана отказывалась отдавать желтый карандаш.

– Конечно, твоя с темными.

Маленькая Бекка, зажав карандаш в руке, старательно раскрашивала свою принцессу. Красный карандаш уже прошелся по волосам принцессы, по ее платью, и каплями крови пролился на прямоугольник, изображающий кровать.

– Дальше, Гемма, – торопила Шана. – Расскажи про поцелуй. Я люблю это место.

– И я, – откликнулась Сильвия.

Бекка не поднимала глаз от своего рисунка. Теперь весь листок был красным. Казалось, она не слушает сестер.

– Он был поражен красотой принцессы… – начала Гемма.

– Ее светлыми волосами, – вставила Шана.

– Темными, – возразила Сильвия.

– Нет, светлыми!

Из-за их спора сказка рисковала остаться без конца.

– Тогда он прижал губы к ее губам, – прошептала Бекка, уставившись на свой красный рисунок.

Потом она встала, залезла на колени к бабушке, обвила пухлыми ручками ее шею и поцеловала прямо в губы. Поцелуй отдавал бутербродом с арахисовым маслом и клубничным джемом. Гемма крепко поцеловала внучку, словно вкус не имел значения.

Глава 32

Бекка и Магда слушали, не шелохнувшись. Даже в самых страшных местах повествования речь Потоцкого текла плавно, не теряя выразительности. Камин гас дважды, и дважды пухленькая экономка молча заходила в комнату и снова разжигала огонь. Она же принесла завтрак, к которому они едва притронулись, а потом и чай. Чашку взял только Потоцкий, и то, как подозревала Бекка, больше, чтобы промочить пересохшее горло, чем из-за голода.

Бекка лишь один раз вышла из комнаты в туалет – изысканное помещение с фарфоровой сантехникой, дубовым паркетом и тканевыми обоями. Она задержалась там дольше, чем необходимо, пытаясь осмыслить детали страшного рассказа, пытаясь прочувствовать, что ее дедушка – герой войны, а Гемма – ее Гемма! – умерла, и к жизни ее поцелуем вернул мужчина, который раньше – или с тех пор – не целовал женщин. Почему-то вспомнилась Мерлин Брукс, которая говорила, что Бекка совершенно не чувствует иронии. Но иронии в рассказе Потоцкого было через край, и от этого становилось лишь страшнее. Как во всем этом разобраться?

Она вернулась в гостиную, молча прошла мимо Магды. За все время рассказа обе не произнесли ни слова, разве что, когда отказывались от еды. Похоже, думала Бекка, они просто окаменели.

– Неправильная сказка, – прошептала она чуть слышно, когда рассказ был окончен.

Потоцкий замолчал, уронил голову на грудь и застыл. Прошла минута, вторая, и Бекка забеспокоилась: уж не в обмороке ли он? Или вообще умер? Она встала и неуверенно коснулась его руки.

Он вздрогнул и пришел в себя. Посмотрел на нее и прошептал:

– Кшенжничка!

И тут же бросился извиняться:

– О, моя дорогая, вы так на нее похожи! Как это я сразу не заметил?

Он потянулся к столу и позвонил в серебряный колокольчик.

Появилась экономка и быстро заговорила по-польски.

Он что-то ответил, потом повернулся к Бекке и Магде.

– Волнуется. Может, она и права. Я легко утомляюсь. Но это неважно. Возраст… Потоцкие живут долго. Если уж сразу не убили. Она говорит: ужин уже десять минут на столе. Сердится на нас. Пойдемте.

Он долго выбирался из кресла, а потом, опираясь на трость с серебряным набалдашником, повел девушек в столовую, где ждало угощение.

Как только еду разложили по тарелкам, Магда кивнула Бекке, словно спрашивая разрешения, и обратилась к хозяину:

– Не хочу показаться невежливой, сэр, вы были к нам так добры, но моя подруга Ребекка приехала издалека, чтобы узнать правду.

– Вы сомневаетесь, детка, рассказал ли я чистую правду и не прибавил ли чего для пущего эффекта?

– Нет, что вы! – вмешалась Бекка. – Ничего такого я не думаю. Магда, как ты можешь?

– Дорогое дитя, она права. По собственному признанию, я – драматург и лжец. Вы сами дали мне ключ: кольцо, город, лагерь, даже фамилию вашей бабушки, – он загибал пальцы, перечисляя все это. – Я мог сочинить еще одну сказку.