Четыре вопроса и ни одного ответа. Он уже полностью включился в расследование, но только сейчас впервые серьезно задумался о том, с каким могущественным противником они столкнулись.

Айзенменгер не был лично знаком с Патрицией Боумен, зато был немало наслышан о ее репутации. Репутация у заведующей отделом биомолекулярных исследований медицинской школы была не самой блестящей. Боумен долгое время оставалась приговорена узким кругом специалистов-патологов прозябать в пространстве посредственности — месте, проклятом так, как не проклинали царство Вельзевула. Как бы ни высказывались коллеги о ее профессиональных качествах, эти высказывания неизбежно сопровождались налетом плохо скрываемого презрения: ну что можно сказать об ученом, за всю свою карьеру ни разу не опубликовавшем более-менее серьезной работы? Однако преимущества ее теперешнего положения, обеспеченные званием, постом заведующей отделом и высоким жалованьем, по ее мнению, сводили на нет все язвительные комментарии коллег. По крайней мере, Боумен с их мнением о себе нисколько не считалась, расценивая все выпады в свой адрес как проявление зависти.

— Я что-то не вполне вас понимаю, — высокомерно произнесла она, когда Айзенменгер устроился перед ее внушительным письменным столом. Рабочее место Боумен выглядело, как и подобает выглядеть рабочему месту серьезного ученого: оно было просторным и находилось в полном беспорядке. — Вы патологоанатом, так ведь?

Она все прекрасно понимала, если судить по ее тону. Разговаривая с Боумен, он выступал явно не в своей роли. Даже если бы она не знала, с кем имеет дело, Джон Айзенменгер все равно оставался бы для нее пустым местом. Сейчас же профессор Боумен видела в нем не расследователя, а скорее соглядатая.

— Совершенно верно.

— В таком случае, почему вы интересуетесь происшествием со Суит?

Маленькая седоватая головка высокомерной женщины с непривлекательным лицом и тонкими, похожими на пух волосами, которым уже не могла помочь самая дорогая косметика, готова была разорваться от негодования. Айзенменгер обратил внимание на любопытное выражение, которое употребила Боумен: «происшествие со Суит». Трагедия, случившаяся с одним человеком, стала «происшествием» для другого. Таково отношение мисс Боумен к этому событию. И в этом суть ее отношения к миру. Точно так же ее волнует и гибель коллеги — профессора Тернера.

— Потому что адвокат отца Миллисент Суит, Елена Флеминг, — мой друг. Она попросила меня разобраться в этом, — невозмутимо ответил Айзенменгер.

Боумен откинулась на спинку кресла. Она была недостаточно крупной женщиной, чтобы этот жест получился у нее импозантным. С портрета, висевшего за ее спиной, за происходящим в кабинете следил какой-то знаменитый патологоанатом.

— Это происшествие было своевременно и должным образом расследовано. Представители похоронного бюро не проверили ярлыки. Получилось, что они перепутали тела. Они должны были сверить оба ярлыка, но не сделали этого.

Если поначалу Айзенменгера и впечатлили кабинет, должность и тон профессора Боумен, то теперь из его речи исчез даже намек на благоговение. Переполнявший доктора гнев, усиленный усталостью, требовал избегать общих фраз.

— Насколько я знаю, похоронное бюро не признало за собой вины и до сих пор отказывается нести ответственность за это, как вы изволили выразиться, происшествие, — сказал он.

— Тем не менее, медицинская школа и коронер считают, что именно так все и произошло. — На последнем слове Патриция Боумен сделала ударение.

— И как часто подобным образом меняются местами ярлыки? Один я еще понимаю, но чтобы одновременно и на щиколотке, и на запястье…

Боумен резко подалась вперед:

— Персонал морга получил взыскание.

Айзенменгер понимал, что Боумен всеми силами старается раз и навсегда закрыть эту неприятную для нее тему. Доктор две недели подряд (именно столько времени прошло с того дня, когда на пол его школьного домика упало письмо Елены) спал лишь урывками, и даже в эти непродолжительные часы кошмарные сны заставляли его то и дело вскакивать с постели. Он устал от бессонницы, и высокомерие профессора Боумен, этого ничтожества, довело доктора до высшей степени раздражения.

— И все-таки могу ли я ознакомиться с ответом на запрос? — потребовал он открытым текстом. — Нам обоим будет проще разрешить эту проблему сейчас, не привлекая… другие инстанции. И отец мисс Суит, разумеется, имеет полное моральное право знать, как и отчего умерла его дочь.

Боумен набрала в легкие воздуха, собираясь что-то возразить, но передумала. Так и не найдя подходящего ответа, она лишь слегка кивнула — дескать, возможно, Айзенменгер и прав.

— И еще вскрытие, — напомнил доктор, окончательно закрепив свою победу.

Заведующая отделом нахмурилась. Напрасно она хмурится, почему-то подумал вдруг Айзенменгер. Ее лицо и без того напоминает печеное яблоко, а сейчас вообще сжалось в кулачок, и профессор стала похожа на маленького гоблина.

— А с ним что?

Теперь их беседа походила на разговор декана с нерадивым студентом выпускного курса о давно забытом зачете.

— Так, несколько вопросов. Например, я не очень понимаю окончательный диагноз. Согласно заключению о вскрытии, она умерла от неходжкинской лимфомы, если быть точным, от лимфомы Буркитта. Но даже для лимфомы Буркитта опухоль росла слишком быстро и агрессивно. Не забудьте, за неделю до смерти пациентка, судя по всему, чувствовала себя прекрасно и была совершенно здорова. Думаю, есть все основания пересмотреть диагноз. — Он сделал паузу, улыбнулся и затем продолжил: — И конечно, родственников Миллисент не могут не беспокоить вопросы наследственности, которые, как вы понимаете, неизбежны при столь странном диагнозе.

Последний аргумент произвел на Боумен довольно сильное впечатление, и ей пришлось позволить Айзенменгеру ознакомиться с документами. По правде говоря, ни одного наследственного фактора, с которым могла бы быть связана лимфома Буркитта, наука не знает, и Айзенменгер чуть не подпрыгнул от радости на стуле, увидев, что профессор медицины Боумен абсолютно несведуща в этом вопросе. Она, естественно, не стала обременять доктора доказательствами своего профессионализма, а только буркнула:

— Вообще-то так не делается.

У Айзенменгера не было ни желания, ни сил что-либо ей объяснять, да и сама надобность в объяснениях отпала. Мысль, которую пыталась выразить Боумен, можно было сформулировать примерно так: костьми лягу, а к документам не подпущу. Но ее желание поскорее выпроводить просителя за дверь ничуть не отменяло того факта, что этот надоедливый проситель имел полное право получить то, за чем пришел. Да, Айзенменгер имел на это право, во всяком случае, за последние несколько месяцев он научился не бояться не высказанных вслух угроз, а потому воспринял слова Боумен как свою полную и безоговорочную победу. Заведующая отделом сдалась. Она встала с кресла и со вздохом глубокого сожаления произнесла:

— Ну что ж, хорошо.