Он меняет тон и бросает: «Вы не рассердитесь, если я скажу, что давно не видел такую красивую девушку, как вы?» Я смеюсь и отвечаю: «Такое услышать всегда приятно». Смотрим друг на друга, причем я – как это умею широко раскрыв глаза. Говорю: «Надеюсь вас увидеть в другой раз и не падать в обморок, как идиотка». Он смеется: «Ну знаете, в этом все-таки что-то было». Думаю, он вспоминает цвет моих штанишек или еще что. Затем приподнимаю плечо с видом невинной простоты, которой стыдно, как писюшке. Но мне плевать на него.

На улице он предлагает подвезти меня. Я жму ему руку, говоря – нет, встреча назначена тут рядом. Ключи от квартиры лежат в сумке, я рада, что сумела избежать приставаний, даже чувствую себя лучше. Он замечает: «Вы теперь лучше выглядите. Когда я вас увижу снова?» Руку отнять невозможно, он явно решил оставить ее себе в залог. «На будущей неделе. Я сообщу вам и сама угощу вас аперитивом. В моей квартирке». Ну и глаза у него! Он уже мечтает об этом. «Замечательно», – отвечает он.

Ухожу. Спускаются сумерки, и опять доносится музыка. Пинг-Понг собирался поехать потанцевать вместе с братьями в город, но я сказала, что ненавижу сутолоку в день 14 июля. А на самом деле просто боюсь, что не сдержусь при Бу-Бу и Мари-Лор.

Лебаллек ждет меня за рулем на условленном месть Сажусь рядом, ворча на его шурина: «Ну и прилип. Никак не отпускал». А затем: «Вы сердитесь? Клянусь, я очень нервно чала, боялась, что вы не станете ждать. К тому же мне стало нехорошо из-за жары и волнений». Он меня успокаивает стискивает. Говорю: «Прошу вас, не здесь». И, сладкая как мед, продолжаю: «Смотрите» – и показываю ключи. Он серьезно улыбается, и мы сидим, уставясь в ветровое стекло, словно два героя романа, думая о своей великой любви и том, как мы встретимся в нашем гнездышке.

Затем я выпускаю когти: «Ваш шурин, видать, порядочный юбочник». Даже не глядя на него, знаю, что он злится. И мрачно произносит: «Он к тебе приставал?» Я вздыхаю, говорю: «Приставал. Я вся дрожала от страха, да. Сама не знаю, как мне удалось его угомонить. Этот тип явно озабочен». И даю ему вволю подвигать скулами, пока не сломает их вовсе. Потом добавляю: «Извините, что я так говорю о вашем шурине, но я уже дважды оставалась с ним наедине, и дважды мне было страшно». Он отвечает: «И неудивительно. Еще бы. Совсем неудивительно». И опять обнимает меня гладит по спине, словно мне холодно. Конец эпизода. На моих часах без четверти девять, часы в машине не ходят. Погибель вероятно, уже подобрал полицейский фургон.

Говорю: «Мой дорогой, мне надо идти». Печально так. Он еще целует меня тысячу лет, я так вздыхаю, что трещит платье, и вылезаю. Смотрю ему прямо в глаза и говорю с убитым видом: «На будущей неделе я не смогу приехать. Вы меня не забудете?» Он тотчас спрашивает: «А когда?» Обещаю позвонить, чтобы услышать его голос и назначить день. Я буду осторожна и заговорю о книжных полках. И стану ждать в гнездышке. Не позднее вторника, ей-Богу. Мне та хорошо, что я почти верю в свои слова. Честно, меня буквально распирает от переживаний и вздохов, даже горло пересохло. Покончив с этими, поеду в Париж сниматься в кино.

В час ночи Погибель останавливает свою развалюху перед воротами моей дурехи. Сама ревет. Я ее утешаю: «Хватит же, черт возьми! Вы не поможете мне, если будете плакать, как идиотка». Поворачиваю ее к себе. Она пялит на меня большие глаза и говорит: «Я не могу, просто не могу не плакать». Погасив свет, обнимаю ее тысячу лет. А та снова плачет, икает и опять плачет, когда я вытираю рукой ее лицо. Так проходит еще тысяча лет.

В конце концов говорю: «Вы же знаете, что я живу у Пинг-Понга». Но та, как психованная, озирается и заливается снова. Мы едем из Брюске, где она угощала меня омлетом и салатом. Ревела она уже при выезде оттуда и не прекращала всю дорогу. Я призналась, что меня шантажируют два мерзавца, грозят изуродовать, сделать калекой или даже убить, да еще склоняют к этому самому. Бедная кретинка никак не могла понять к чему. Когда же я объяснила, что они сняли мне квартирку, где я смогу принимать мужчин, она закрыла рот рукой, и слезы так и потекли. Просто непонятно, как мы доехали, не включая дворники. Она раз пять тормозила и, упав головой на руль, все плакала и плакала. Я плакала вместе с ней. Во мне что-то от обезьяны. Начинаю подражать человеку, который рядом со мной.

Мы сидели на первом этаже ее дома, когда мне пришла в голову мысль. Еще там, крепко обняв ее, я учительским тоном объяснила, что она должна сохранить все в тайне. Когда я выйду замуж, эти мерзавцы оставят меня в покое. Иначе… Она подняла голову и бесстрашно посмотрела красными от слез, внимательными глазами. «Иначе?» Я ответила: «Мне так или сяк придется отделаться от них. Или я расскажу все Пинг-Понгу, и это сделает он».

В машине я попросила ее: «Погибель, отвезите меня домой. Иначе я не смогу объяснить, почему вернулась так поздно». Она много раз подергивает головой, повторяя «да, да», сдерживая рыдания, и мы пускаемся в путь. Проезжая деревню, я видела, что у Ларгье и наверху у Брошаров еще горит свет. У моей матери тоже горит свет. Утешая эту балду, не отрываясь гляжу в то окно так, что в глазах темнеет. Затем пытаюсь как-то привести в порядок волосы, но понимаю, что это бесполезно. Все равно Пинг-Понг увидит, на кого я похожа.

Погибель тормозит перед раскрытыми воротами. Вылезаю. Фары освещают двор, и я вижу убегающую кошку. Когда матерь всех скорбящих видит кошку около своих кроликов, считай, кисоньки уже нет в живых. Говорю Погибели: «Я вам доверяю. Но вы представить себе не можете, что со мной будет, если вы кому-нибудь все расскажете. О полиции и думать нечего, вам понятно? Мне никто не поверит. Это вполне приличные люди, совсем не какая-нибудь шваль или сводники, какими их описывают. У них жены, дети и… длинные руки. Если меня убьют, то не найдете даже моего трупа. Так они поступили с другими».

Она снова закрывает рот рукой. Однако больше не плачет. А это еще хуже. Смотрит на меня так, словно меня уже разрезали на куски. Просто не знаю, как она доберется домой. Говорю: «Ладно, ладно. Надеюсь, вы поняли. Кроме вас, единственным человеком, которому я все расскажу, если дел обернется скверно, будет Пинг-Понг». Показав пальцем на лоб, требую: «Пусть это останется здесь» – и вылезаю из машины. Она пытается схватить мою руку и с отчаянием глядит на меня безумными глазами. «Не беспокойтесь, – говорю, – я буду осторожна». Вырываю руку, хлопаю дверцей и быстрым шагом направляюсь к дому. Она кричит мне вслед: «Элиана!» Я оборачиваюсь и довольно громко уговариваю: «Жду вас завтра. Уверяю, мне лучше. Поезжайте осторожно. До завтра!»

На кухне меня ждет не Пинг-Понг, а свекровь. Она в старой ночной ситцевой сорочке стоит около стола. Прикрыв дверь, прислоняюсь к косяку. Она сердита, но, увидев мое лицо, скорее удивлена и спрашивает: «Что случилось?». Закрываю глаза. Мне слышно, как отъезжает Погибель. Говорю: «Я упала в обморок у мадемуазель Дье. Мне было очень плохо». Слышно только ее сопение. Она говорит: «По тревоге подняты все пожарные. Над Грассом страшный пожар». Я бросаю в ночь: «Бедный Пинг-Понг».

Открыв глаза, вижу, как она в своих туфлях подходит ко мне. И смотрит без злости, но и без любви. У нее смуглое лицо в морщинах. Глаза выцвели. И она произносит: «Идем. Тебе надо поспать». Мы поднимаемся наверх, и там, прежде чем войти к себе, я целую ее в щеку. Она пахнет, как и глухарка. И говорит: «Я положила тебе на постель старую накладную. Человек, который привез механическое пианино, был хорошим знакомым моего мужа. Его звали Лебаллек».