мурлыкнула Мария, приподнимая длинные ресни-цы, – где ты была так долго?

Её дымчатые глаза, с поволокой дремоты изобразили удивление.

– Я и сама не знаю, – неуверенно пробормотала я, – номне кажется, что я спала...

Глаза Марии со страхом округлились. Она заёрзала на стуле и всплеснула полными руками.

– Не беспокойся, Мария, всё нормально, я вполне здоро-ва! – поспешила я её успокоить.

– Кохана, не спи больше так долго, это вредно! – сладкозевнула она, потягиваясь.

– Ладно. Но знаешь, Мария, это произошло со мной впер-вые!

«В этой гостинице можно отдать богу душу, и никто даже не обратит на это ни малейшего внимания», – подумала я с горечью.

Спать абсолютно не хотелось, казалось, что я выспалась на месяц вперёд, но была глубокая ночь, и пришлось снова улечься в постель.

Майский дождь неистово хлестал в окно. Молнии ударяли совсем близко, их яркие вспышки сопровождались оглушительным сухим треском весеннего грома. Стихия бушевала часа два, затем грозу унесло куда то, и последовала тишь. Постоянная смена контрастов: после бури обязательно наступает покой!

Трое суток проспать – это же уму непостижимо! Но куда исчез Гжегож? Если мне не приснилось, и он в самом деле сидел у моей постели в ту лунную ночь, и видел, что я больна, то почему больше не навестил меня? Действительно ли пан Мечислав находится в больнице, вынесенный Гжегожем из пожарища? Кем был тот русский, и правда ли, что он погиб в сгоревшем доме? Ни одного ответа! Но самое главное, что повергало меня в отчаяние, – условившись со своим будущим мужем Мирословом о встрече, которая должна была состояться вчера, предполагала ли я, что просплю целых трое суток?! Ведь он не имеет понятия, где я живу, а я не имею понятия, где живёт он!

Утром я металась, как зверь в клетке, в ярости на себя, не зная, что предпринять. Как можно быть такой легкомысленной, и не записать ни одного номера телефона!

«Успокойся, соберись с мыслями, – унимала я самоё себя. – Только здравый смысл и последовательность действий

спасут тебя!»

Мне страшно хотелось стать невидимой, но, признавая невыполнимость сего желания, я усердно потрудилась над изменением своей внешности с помощью грима.

Провозившись часа два, я сочла, что почти достигла того, чего добивалась этим ювелирно-кропотливым трудом. Конечно, чтобы скрыть глаза, можно было надеть очень тёмные большие очки, но я предпочла наклеить ресницы, полностью изменив их форму, и приклеенные ресницы, чёрным веером обрамляющие глаза, изменили даже своеобычную характерность взгляда.

Проверив, прочно ли держит клей красивые дуги чёрных вразлёт бровей, я слегка пошевелила пухлыми розовыми губками, которые выглядели очень натурально, но кожа под тонюсенькой розовой желеобразной плёнкой слегка пощипывала. Полностью изменённая форма губ, придала лицу иное выражение, а их чувственность и сексуальность были бесспорны.

Я попыталась улыбнуться, но с трудом смогла растянуть губы, после чего тонкая плёнка нехотя приобрела прежние очертания. То есть, улыбаться и шевелить губами было нежелательным. Тёмно-золотистая пудра придала перламутровой коже цвет глубокого загара, который так трудно было выжать из глубин моего тела с помощью солнца.

Нужно отдать должное крохотному магазинчику в районе Срюдместья, торгующему всевозможными причиндалами, необходимыми для изменения внешности, куда ноги привели меня сами. Баснословные цены не остановили меня, я с горящими от восторга глазами выбирала товар, воспевая про себя всех тех, кто потрудился над его созданием.

Ещё раз пристально смотрясь в зеркало, я корчила разные глупые мины, проверяя надёжность клея: шевелила бровями, вытаращивала глаза, растягивала рот до ушей. Клей держался прочно, но закрался страх, что все эти атрибуты, можно будет отклеить только вместе с кожей. Натянув на голову чёрный парик с красивой короткой стрижкой, имитирующей «куриные лапки», я обомлела! Кстати, я терпеть не могу носить парики. Они греют мою голову и плавят мозг. Но почему мы не можем менять свою внешность по желанию, а только всю жизнь смотримся в зеркало, видя те же самые черты лица, или же с сожалением наблюдаем процесс собственного старения и злимся на бессилие замедлить или же полностью остановить его. С грустной мыслью, что настало время, когда нужно серьёзно призадуматься о торможении процесса старения, я вышла на улицу.

Солнце уже успело взобраться достаточно высоко и подсушить мокрые тротуары после обильного ночного ливня.

Воздух благоухал запахами испарений и гудел, переполненный звуками живущего города.

В трамвае было малолюдно. Опасения, что я буду приковывать к себе взгляды, что все без исключения начнут обращать внимание только на меня, на мой грим и чёрный парик, на желеобразные губы и приклеенные ресницы, к счастью, не оправдались. Никто из сидящих в трамвае не проявил ни малейшего интереса к моей яркой внешности.

Я чуть успокоилась, но, выйдя из трамвая, всё-таки надела большие тёмные очки и смело направилась в сторону магазина пана Мечислава.

У магазина не было ни души, а на стеклянной, укреплённой железной решёткой двери красовался огромный замок. В эту пору дня здесь обычно было очень оживлённо, но теперь – всё словно вымерло.

Я побрела назад, вспомнила о магазине по ту сторону трамвайных путей, где часто собирались стаи фланирующих алкоголиков, и направилась прямо туда, молясь в душе, чтобы не столкнуться с Вальдемаром.

Стайка пьяниц загалдела, повернув взоры в мою сторону, но вопрос, где мне найти Гжегожа, остался без ответа, они только пожимали плечами.

– Пани, о каком Гжегоже идёт речь? – резко вмешался от-делившийся от стаи завсегдатай.

По моему путанному описанию он долго не мог понять кого я разыскиваю, наконец недовольно проворчал:

– А... этот... Он не появлялся здесь давным-давно.

– Где его можно найти? – уныло спросила я.

– Пани, я не знаю, а если я не знаю, значит, не знает ник-то! Одно время он был здесь частым гостем, но внезапно исчез, и больше его никто не видел, – последовал ответ.

– А почему закрыт магазин пана Мечислава? – робко по-интересовалась я.

– Метек в больнице. Он чуть-чуть было не сгорел на сво-ей даче, но ему крупно повезло, его кто-то вынес из пожара.

Он здорово поджарился, но жить будет, – медленно процедил пьяница, сплёвывая.

Закралось предчувствие, что уже никогда не доведётся увидеть Гжегожа. Пыталась воспроизвести момент его появления в моей жизни. Ещё раз пришлось убедиться, что это событие целиком и полностью стёрлось из памяти. Слёзы обиды душили меня, потому что Гжегож исчез не случайно, а вполне намеренно. Но почему? Под стук трамвайных колёс я углубилась в грустные мысли и не заметила, как проехала свою