Новый курс советской политики был основан на высоких моральных установках — любви к Родине, уважении к ее великому прошлому. Советская политика была эффективной и в то же время — достаточно утилитарной. Власть открыто говорила о том, что воспитание чувства национальной гордости «нужно для того, чтобы русский народ и все народы СССР до конца осознали свое превосходство… над фашистскими поработителями… и разгромили их оккупационную армию и их гитлеровское разбойничье государство»[656]. Расчет советского руководства был прост и доходчив: «Если народ и его армия знают и убеждены, что ведут справедливую войну, если их вдохновляет благородная и возвышенная цель, они способны преодолевать неимоверные трудности и лишения»[657].

Политика укрепления великодержавия в период Великой Отечественной войны сопровождалась воплощением в жизнь разработанной в предвоенный период идеи формирования в СССР единой советской нации — на «фундаменте» русского народа. В стране усилилось сращивание понятий «русский» и «советский»[658]. Власть призывала всех граждан СССР, вне зависимости от их национальности, испытывать не только «чувство пламенного советского патриотизма», но и «русской национальной гордости»[659]. Такие идеи в целом положительно воспринимались в народе. Поэтесса М. С. Шагинян признавалась: «Хотя я армянка, но я русская по культуре, по духу» [660]. Таким образом, понятие «русский» стало наднациональным, объединяющим фактором, приобретало то же значение, что и «советский», что было первым шагом к формированию единого «советского менталитета».

Одновременно советское руководство не упускало из виду работу по укреплению дружбы народов[661], и особенно «боевой дружбы советских народов»[662]. Пропаганда подчеркивала, что война «показала всю действенную мощь советского патриотизма»[663], и в военных условиях он «все ярче и ярче раскрывает» свои черты в виде «глубокой, неистребимой ненависти к врагам родины»[664]. Советский патриотизм был представлен как гораздо более мощная сила, чем дореволюционный. А. С. Щербаков в своем докладе 21 января 1943 г. отметил, что, хотя «история России знает немало примеров патриотизма», она никогда «еще не знала такого массового героизма, такого единодушия всех народов Советского Союза». Л. З. Мехлис в докладе 22 мая 1943 г. сделал вывод, что «общая беда привела… великую семью народов Советского Союза» не к раздорам, а сплочению. Особенно активно шла пропаганда дружбы народов в Красной армии как воплощения «братской семьи народов Советского Союза»[665]. Доказательством тому служили публиковавшиеся данные о национальном составе награжденных воинов, которые включали представителей 200 национальностей[666].

В первый же день войны, 22 июня 1941 г., на всей территории СССР была объявлена мобилизация[667]. В целом она была осуществлена успешно во всех регионах страны, включая национальные. Так, в республиках Закавказья к середине июля 1941 г. было призвано 212 721 человек, что составляло 99 % плана. В Северной Осетии было призвано 40 тыс. человек, Кабардино-Балкарии — 25,3 тыс., в Карачае — 15,6 тыс., в Чечено-Ингушетии — 17 тыс. человек (хотя впоследствии процесс мобилизации на Северном Кавказе затормозился, и только к весне 1942 г. в СКВО удалось призвать 984 тыс. из 1002 тыс. человек, подлежавших призыву)[668]. Мобилизация в Карело-Финской ССР прошла успешно и была закончена уже к вечеру 23 июня 1941 г.: было призвано 100 тыс. человек[669]. В Крымской АССР было мобилизовано 93 тыс. человек[670], в Эстонии — 33 тыс. человек[671], в Калмыцкой АССР за первые 8 месяцев войны было призвано 20 тыс. человек[672].

Прибытие в Красную армию представителей разных национальностей способствовало интеграции представителей разных народов в единую советскую нацию. Старший лейтенант Б. Кривицкий писал своим родным с фронта: «Россия, ее традиции — гордость не только русских, но и всех народов и народностей нашей страны. Чувство Родины стало всеобщим для нас. У бойцов разных национальностей в разговоре часто слышишь гордое: „Мы, русские“. И это совсем не от желания отречься от своей национальной принадлежности»[673].

Конечно, в тяжелых условиях начала войны проявились и такие негативные явления, как уклонение от службы в армии, дезертирство, переход на сторону врага[674] — проявлялись они в основном среди граждан СССР, недовольных коллективи-визацией, раскулачиванием, политическими репрессиями, насаждением атеизма, ускоренной политикой советизации на вновь присоединенных к Советскому Союзу территориях[675]. Так, в первые дни войны дезертировала половина из 7 тыс. бойцов Эстонского корпуса Красной армии[676]. Это происшествие породило недоверие властей ко всем прибалтам, служившим в Красной армии, хотя среди них было много таких, кто хотел сражаться с германским агрессором, — отметим, что половина бойцов Эстонского корпуса все-таки не дезертировала, а осталась в советских войсках. Тем не менее в сентябре 1941 г. прибалтийские территориальные корпусы Красной армии были расформированы и разоружены[677]. Воины-прибалты были переведены в запасные и тыловые части (кроме командиров, занимавших высокие должности)[678]. Так, до 25 тыс. военнообязанных эстонцев были направлены в строительные батальоны и рабочие колонны в Архангельском и Уральском военных округах[679].