Илья проснулся от ощущения, будто в привычный утренний шум джунглей — крики птиц, визг обезьян и беззвучие реки — вклинился странный, чужой рокот. Он лежал с закрытыми глазами, слушая далёкое стрекотание, что становилось всё ближе, ближе. Он лежал с закрытыми глазами и знал: к ним шла лодка.

Они свернули гамаки, и Илья пошёл умыться к реке. Вода, красная, мутная, была чуть прозрачнее у берега. Маленькие рыбы бросились врассыпную, когда он вошёл в реку, но затем вернулись и начали кружить у его ног. Кассовский умываться не стал.

Их забирал молодой индеец. Он всё время улыбался. Илья присмотрелся и понял, что впечатление это возникает от того, что его нижняя челюсть выдвинута много дальше верхней. Можно было видеть его жёлтые нижние зубы.

Он постоянно жевал верхнюю губу. Он выглядел как дебил.

Индеец поздоровался с Ильёй первым, пожав ему руку, и затем начал что-то объяснять Кассовскому на странно звучащем посреди джунглей голландском, показывая на синюю гору вниз по течению. Кассовский выслушал, ничего не сказал и пошёл к лодке. Илья взял свой гамак и отправился за ним.

Индеец развернул лодку, и они поплыли меж гор, что сдавливали реку с обеих сторон. Вчера Илья их не заметил: когда они прилетели, уже темнело и горы сливались с вечерним воздухом и полутьмой джунглей вокруг. Сейчас же, в тонком утреннем свете, где ещё не было теней, горы виделись во всей резкости их рельефа — как на картинках из детской книжки. Илье казалось, что они могут упасть в реку.

Они плыли к синей горе.

Воздух вокруг тоже был синий, утренний воздух воды. Солнце лишь начало свой путь по синему небу, и синяя темь джунглей густилась вдоль речных берегов. Они плыли по странному синему миру, и лишь вода, что скользила вдоль бортов лодки, была мутно-красной. Солнце — всё ещё бледно-оранжевый диск — поднялось выше, и прозрачный свет утра наполнился его жаром. Словно солнце впитывало в себя красный цвет реки и становилось всё ярче, яростнее. Илья начал жалеть, что на лодке нет тента.

Они плыли молча — Илья на носу, Кассовский на корме рядом с индейцем. Илья не хотел больше допытываться, выспрашивать, куда и зачем они плывут. Им владело ощущение сложившейся судьбы, где он часть, а не чужое, как было раньше, — всегда, много лет после детства. Он был частью красной реки, тёмных джунглей, ломкого утреннего света, и большие, невиданные ранее птицы кружились над быстрой водой. Он понимал движение воды, и сам был водой, и знал, что далеко в джунглях уже проснулись ягуары и начали медленный путь к реке.

Птицы в небе гортанно кричали, объявляя наступление нового мира. Джунгли неожиданно посветлели: в них проникло солнце. Воздух стал ощутимо плотнее от красного света, и мелкая мошкара роилась у тесно поросших берегов. День окончательно утвердился на этой земле, и их лодку несло вниз по реке, вслед за солнцем.

Илья первым увидел дым. По крайней мере, если его спутники и заметили дым раньше, то ничего не сказали. Они уже плыли несколько часов, и синяя гора впереди становилась всё больше, вреднее в деталях, но никак не ближе. Дым поднимался с левого берега, над неровной кромкой высоких джунглей, и было трудно поверить, что там люди. Индеец что-то сказал Кассовскому, тот кивнул, и Илья почувствовал, как лодка изменила курс.

Теперь они держались слева от середины реки. Скоро Илья мог разглядеть посёлок и людей у воды. Индеец повернул лодку к берегу, и они пошли поперёк течения. Их болтало так сильно, что Илье приходилось держаться за борт.

Люди на берегу были индейцы. Их красные лица блестели в дыму большого костра, у которого они ждали лодку. Вокруг бегали собаки и коренастые голые дети. Когда лодка подошла ближе к берегу, Илья заметил, что все стоявшие у костра были мужчины. Женщины остались у маленьких домов на сваях, где они делали что-то нужное, лишь изредка поглядывая на реку.

Солнце уже высоко встало в небе, и воздух начал подёргиваться мутной плёнкой от его жара.

На берегу дном вверх лежали пироги из коры больших деревьев. Сзади пироги были открыты, словно взяли кусок коры и сложили его в длину, как бумажный самолётик, только без крыльев. Илья понял, что если вода зальётся в пирогу сзади, она тут же должна вылиться обратно, потому что там осадка ниже: ведь на корме стоит рулевой с шестом. Он никогда раньше не видел такие лодки вблизи.

На одной из пирог верхом сидела девочка лет тринадцати. На ней было короткое белое платье на пуговицах спереди, как халат. Илья мог видеть, что под платьем ничего нет. Когда их глаза встретились, она улыбнулась. Девочка сказала что-то протяжное и показала на один из домов на сваях. Там толпились люди. Кассовского нигде не было видно. Илья пошёл к дому.

Индейцы расступились, пропуская Илью. Кассовский сидел на круглом обрубке дерева у крыльца. Перед ним на земле лежал маленький мальчик. Кассовский держал мальчика за руку, считая пульс. Илья протиснулся ближе, и ему стало слышно, как мальчик тонко хрипит, и дыхание вырывалось из его губ капельками жёлтой жидкости, оседая вокруг рта грязной пеной. Кассовский поднял голову и увидел Илью. Илье показалось, что тот его не узнал.

Кассовский встал и что-то сказал на голландском парню, который их привёз. Парня звали Хенк. Он кивнул и начал переводить.

Хенк в основном обращался к индейцу со странно высохшим лицом; тот сидел на корточках рядом с мальчиком. Индеец слушал молча, не перебивая и не задавая вопросов. Затем он поднял мальчика на руки и понёс к лодке.

Илья догнал Кассовского у самой воды.

Тот рассеянно взглянул на Илью и покачал головой.

— Малярия, — сказал Кассовский. — Плохое дело.

— Куда мы его повезём? — спросил Илья. — В Парамарибо? Может быть, лучше вызвать самолёт?

Кассовский покачал головой.

— Илья, — сказал Кассовский, — мы в джунглях, в Суринаме. Здесь нет телефонов. Здесь нельзя набрать 911. Здесь вы сами по себе. Вы и река.

Они посмотрели, как индейцы укладывают мальчика на корме. Тот, что его нёс, с высохшим лицом, должно быть, отец, сел на дно лодки рядом с ребёнком.

— Ничего. — Кассовский повернулся к Илье. — Тут неподалёку живёт доктор. На моторке дойдём часа за три. А на пироге больше дня пути. Здесь, хоть и по течению, а вода не быстрая.

Кассовский повернулся к обступившим их индейцам и начал что-то медленно говорить по-голландски. Через каждые две фразы он делал паузы, давая Хенку возможность перевести свои гортанные голландские слова на протяжный аравак.

Одна из тощих собак, что кружились у потушенного костра, вдруг начала лаять, заглушая Кассовского. Старый индеец, опиравшийся на большую сучковатую палку, шикнул на неё, и она отскочила прямо в горячие угли и визгливо взвыла от боли. Кассовский замолчал. Из-за собачьего воя его не было слышно.

Старик шикнул на собаку ещё раз и махнул в её сторону палкой, чтобы прогнать. Та, от боли безразличная к страху перед человеком, истошно выла и, наоборот, жалась к людям. Старик коротко размахнулся и ударил её палкой по голове. Собака тонко взвизгнула и упала на живот, уткнувшись носом в землю. Её череп раскололся, и было видно, что там внутри. Собака дёрнулась и вытянулась в струну. Над ней сразу стали кружиться мухи.