– Хорошо, заведу. Фляжку, между прочим, я уже заказал. Ребята за линию фронта пошли. Вернутся с трофеями. Немецкая лучше.

Когда водитель напомнил об ушедших на задание в Чернавичскую пущу, внутри у капитана Солодовникова все сжалось. И он сказал:

– Помалкивай об этом. Немецкая лучше… Помалкивай. Живыми бы вернулись. Отдал, дурак, самых лучших.

В штабе полка капитан Солодовников первым делом поинтересовался, нет ли каких сообщений о судьбе его рот. Ничего в штаб полка не поступало. Перед глазами поплыли лица ротных, Воронцова и Нелюбина, многих солдат, которых знал еще с боев под Зайцевой горой. Снова начал корить себя. А за что? Приказ пришел – направить. И он, комбат, уже ничего не мог изменить. Мог только послать Девятую вместо одной из ушедших рот. Но что бы это дало? Воронцов с Нелюбиным хотя бы друг друга держаться будут. В случае чего друг друга вытащат.

Находясь в штабе, капитан Солодовников обратил внимание на то оживление, которое там царило. Причины такого оживления он хорошо понимал: или грядет проверка из штаба дивизии или армии, или через неделю-другую начнется наступление. Вчера пришла сводка: Правобережная Украина очищена от немцев, сотни тысяч пленных, гигантские цифры трофеев. Румыны сдаются батальонами, полками. Пора и здесь надавить.

Восточнее, в лесу, гудели моторы грузовиков. Туда-сюда носились полковые интенданты. Склады перемещались ближе к «передку», и это, опять же, могло означать только одно. А он, комбат-3, без двух рот. И еще неизвестно, с кем он пойдет в бой, когда роты вернутся.

Командира полка на месте не оказалось, и Солодовников вздохнул с облегчением. Внутреннюю неприязнь к майору Лавренову он преодолеть не мог. Лишний раз смотреть в глаза человеку, которого тихо ненавидишь, и разговаривать с ним, делая вид, что ничего не происходит, не хотелось. С тех пор, как у него начались отношения со старшим лейтенантом медицинской службы Игнатьевой, Солодовников почувствовал, что комполка начал потихоньку давить на него. Новые пулеметы, поступившие в полк, были почти все отданы в первый и второй батальоны, так что третий батальон получил только три «горюнова»{6} и один ДШК[15]. Пополнение третий батальон получал исключительно в последнюю очередь, когда из маршевых рот выбирали уже весь гожий, как говорит Кондратий Герасимович, кадровый состав.

Когда они подъехали к госпиталю, размещенному в старом каменном двухэтажном доме в липовом парке, капитан Солодовников заметил, как на крыльцо выбежала и тут же, увидев знакомый джип, унырнула назад вместе с тазом медсестричка. Комбат невольно же покосился на водителя: тот улыбнулся, но, чтобы скрыть свою улыбку, поморщился, когда левые колеса подпрыгнули на рытвине.

Вера Ивановна, видимо, уже извещенная о его приезде, стояла у распахнутой створки окна. Затянутая ремнями, она, как всегда, была стройна и ослепительно красива. Солодовников посмотрел на нее и опустил глаза. И только потом спохватился и поздоровался.

Глаза Веры Ивановны вспыхнули. Она смотрела то на цветы, то в глаза капитану Солодовникову. Тот стоял у двери навытяжку, в левой руке держа немецкую каску, заполненную цветущей калужницей.

– Это для меня? – наконец улыбнулась она и кивнула на цветок.

– Это? – Он посмотрел на калужницу так, как будто видел ее впервые и теперь мучительно соображал, откуда она взялась в его руках. – А, да, это для вас, Вера Ивановна. Примите, пожалуйста, так сказать, от чистого сердца. И в знак… Ну, неважно.

– Калужница! Уже зацвела! А мы сидим здесь и не видим, что весна уже наступила!

Она взяла каску и поставила ее на тумбочку, подперев какими-то коробочками, чтобы она не опрокинулась.

– И ваза подходящая.

– Из подручных, так сказать, материалов. Уж не обессудьте.

– Калужница! Я так люблю ее! Вы представить себе не можете, какой праздник вы внесли в этот скучный кабинет! Спасибо вам, Андрей Ильич.

Вот я и услышал все, что она думает обо мне, подумал капитан Солодовников. Если, конечно, ефрейтор Голованов прав. А он, скорее всего, прав. Душа его ликовала, как если бы в полосе его батальона наметился успех и роты уже входили в прорыв. Теперь он не отрывался от прозрачно-желтых с зеленым отливом бутонов калужницы.

– Она еще не распустилась. – Он дотронулся пальцами до тугих зеленых шишечек бутонов.

– Ничего. Вот появится солнце… Я поставлю ее на подоконнике, где больше света. Для нее будет достаточно даже керосиновой лампы.

– Вера Ивановна! – встрепенулся он и в упор посмотрел на старшего лейтенанта медицинской службы и вдруг понял, что робеет.

Она вскинула глаза. Она тотчас все поняла. Она готова была броситься к нему, обнять его, этого растерянного человека, в благодарность за ту доброту и участие, которые он проявлял к ней все эти месяцы после того, что произошло во время неудачного наступления на Омельяновичи и Яровщину. Но зачем им это нужно? И ему, человеку семейному. И ей. Да и не время. Впереди наступление. Бои. Неизвестно, что с ними будет.

Вера Ивановна вздохнула, встряхнула головой и сказала:

– Хотите чаю?

Он тоже вздохнул и сказал:

– Хочу. – И улыбнулся. Ему сразу стало легче.

Выпили чаю, и она вдруг сказала ему:

– В полку уже разговоры пошли. Вот так, Андрей Ильич, товарищ капитан.

Он пожал плечами. Он готов был говорить с ней о чем угодно, но только не об этом.

– Я к тому, что война, Андрей Ильич, неподходящее место для устройства личной жизни.

– А другого у нас с вами может и не быть. – И он повернулся к окну и долго смотрел на тугие желто-зеленые бутоны калужницы.

Конечно, она права, думал он. На что похожи его ухаживания? Черт знает что. И разговоры эти… Лавренов ему, конечно же, не простит. А цветы ей все-таки понравились.

Воронцов шел рядом с Калюжным, когда из-за протоки по ним ударил пулемет. Пули с легкими упругими щелчками сбивали кору с деревьев, осаживали заросли елового подроста, рикошетили от гряды камней, за которыми сразу залегли те, кто шел впереди и оказался в зоне огня. Скорострельный МГ выпустил длинную очередь и на мгновение умолк. Воронцов тут же передал Калюжному повод Кубанки и приказал ему переместиться в хвост колонны. Там, позади, уже поднялась суматоха. Группа капитана Омельченко, побросав коней в лощине, тут же бросилась вперед. Коноводы ловили перепуганных животных и уводили их в лес, подальше от протоки. Пулемет умолк, скорее всего, ненадолго.