Но это временно. Не нужно думать об этом.

В комнате было тихо, прохладно. Одинокий огонек висел над головой, тускло освещая потолок и стены, увешанные коврами и голографиями, — Эсабиан не замечал всего этого великолепия так же, как мягкого покрытия на полу или воздуха, которым дышал. Он не думал о скрытом от него таинственном материале, из которого был сделан Пожиратель Солнц. Он подчинял своей волей все, что видел.

Он оделся, и каждый предмет заново укреплял в нем сознание полученной от рождения власти — во все это были вотканы нити из одежд его предков.

Час Воли прошел, и он вызвал к себе Барродаха.

* * *

Анарис проснулся в тот же самый час. Он не пользовался искусством сом-тури: панархистские наставники вооружили его куда более древними методами.

Но ни один из них не помогал.

В комнате было прохладно, и безликий дипластовый потолок слабо отражал огонек одинокого светильника, поглощаемый гобеленами на стенах. Пол, замазанный густым слоем серой краски, покрывал жесткий дипластовый лист, застеленный сверху коврами. Струйки воздуха шелестели, создавая легкие колебания температуры и едва уловимый приятный запах. Анарис услышал, как щелкнул пульт, — это тианьги сменило режим. Индикаторы показывали положение стазисных заслонок, сдерживающих мутации урианской станции.

Анарис начал курс упражнений уланщу, сочетая их с техникой Часа Воли, черпая силу из того и другого, и с мрачным юмором думая, что на Пожирателе Солнц, где нет времени, Час — всего лишь условность и зависит от периода, который он посвящает сну. Вряд ли отцу могла прийти в голову такая мысль.

Наследник Должара все еще не мог избавиться от осадка того, что ему снилось. Сон, знакомый и неотвратимый, был сильнее, чем в прошлую ночь. Анарис прибавил темп, прогоняя чувство оцепенения, и кровь, разогревшись, избавила от ощущения ползущих по коже насекомых.

И все же он помнил образы своих снов. С угрюмой усмешкой он прикинул, нельзя ли эти чувства во сне назвать благодарностью.

Его поразила неожиданность самого этого понятия. Благодарность? Кому? Что маячит за этими видениями? Он чувствовал, что теряет равновесие, словно тонкий синтез должарской и панархистской мысли, которого он с трудом достиг, грозил распадом.

Он вспомнил лицо Геласаара и последние слова Панарха, обращенные к нему:

«Я сожалею только об одном: благодаря этому последнему уроку ты вряд ли повторишь ошибку, недооценивая нас».

«Нет, Геласаар. Не повторю».

Анарис скривил рот. Неужели он опять недооценил Панарха, пусть даже тот мертв? Их беседы на корабле, везущем отцовского врага в изгнание, открыли Анарису новые горизонты мысли, по-новому осветили пути, проложенные еще его артелионскими наставниками, — теперь он видел как на ладони в чем его слабость и в чем сила.

Но Анарис помнил также странное ощущение от Сердца Хроноса, разряд психической энергии, пронзивший его, когда он взял эту вещь в руки в причальном отсеке «Кулака Должара». Теперь оно, по всей видимости, лежит там, где ему следует быть, — в центре станции, в комнате, на свой лад столь же чужой и наводящей трепет, как Тронный Зал на Артелионе. Анарис был там только раз и не желал заходить туда снова.

Непрошеная память оживила чувство давления, словно воздух сгустился вокруг; внезапное, почти перистальтическое появление часового в серой форме, когда непроизвольный психокинез Анариса привел в движение боковой туннель, и невыносимую головную боль, последовавшую за этим. Теперь боль вернулась, как последнее напоминание о ночном кошмаре.

Одна из его учителей, странная женщина, открывшая в нем его хорейский дар, рассказала ему старинную легенду о Морфее, боге сна. «Считалось, что он посылает сны через двое врат, из слоновой кости и из рога — истинные и ложные».

Но полюсами сновидения Анариса были Пожиратель Солнц и Мандала.

Час Воли прошел, и он вызвал к себе Моррийона.

* * *

Ларгиор и Демарах спали, обнявшись с ним, а Тат гладила его ноги...

Моррийон открыл глаза, и образ исчез, но ощущение осталось: теплая стена ритмично пульсировала, касаясь его ног. С хриплым воплем он взвился с постели и ринулся к пульту. Огни лихорадочно замигали: узел, управляющий и жилой секцией, боролся со станцией, подавая парализующую энергию через стазисные заслонки, изобретенные Лисантером.

В конце концов субстанция стены, покрытой, как и все поверхности в комнате, толстым слоем серой краски, успокоилась. Но Моррийон не доверял ей: он чувствовал в комнате затаенную дрожь и вызов наследника воспринял с облегчением.

Придется снова передвинуть койку, пока стены опять не начнут на нее реагировать. Должарианцам, которые поселились на станции раньше всех, то и дело приходилось переезжать из комнаты в комнату — активность урианского сооружения возрастала от человеческой концентрации. Эти явления шли по нарастающей, пока ученый-урианист не придумал наконец, как бороться с чужой субстанцией.

Моррийон скорчил гримасу. Что бы там ученый ни говорил, эти его заслонки сильно смахивают на орудия пытки. Но Лисантер — не должарианец, потому и не понимает, насколько точно это сравнение.

Бори оделся, подозрительно поглядывая на стены и потолок. О полах, где заслонки были натыканы гуще всего, он старался не думать. Его взгляд любовно остановился на добавочных, недавно поставленных заслонках. Вот только к добру ли это? Он проверил рабочие журналы и обнаружил, что приказ исходил от Анариса, а заслонки настолько не в обычаях Должара, что Моррийон два дня ломал голову над тем, что это может значить. С Анарисом об этом говорить нельзя: наследник своим поступком ясно дал понять, что Моррийон должен функционировать без перебоев, пока его хозяин и Эсабиан ведут ритуальную борьбу за власть, которая окончится смертью одного из них.

Моррийон взял свой электронный блокнот с пустого стола в ногах кровати. Ему недоставало тяжести рации на поясе и ее ночного шепота, вопреки конструкторскому замыслу об усилении нестойких акустических колебаний. На Пожирателе Солнц рациями не пользовались. Лисантер опасался, что радиочастоты могут вызвать нежелательные явления в поведении станции. Должарианцам поневоле пришлось разрешить обслуживающему персоналу пользоваться блокнотами, что было намного безопаснее. И полезнее, что Татриман демонстрировала чуть ли не каждый день.

Моррийон нажал на кнопку, отпирающую дверь. По напоминающей фистулу впадине в стене пробежала вспышка, и она разошлась с мерзким сосущим звуком. Моррийон поморщился.

По коридору сновали, как обычно, техники и серые должарские солдаты. Станция работала в три смены и никогда не засыпала. Моррийон посторонился, пропуская гравиподдон, нагруженный причудливой урианской техникой, извлеченной из каких-нибудь закоулков станции, и чуть не споткнулся о протянутый по полу кабель.

Он осторожно нажал на вестник у двери Анариса и снова не сдержал гримасы от чмокающего звука.