Вопрос: Каким животным стал бы ты, если бы мог быть животным?

Ответ: А ты и так животное.

Итен позвонил мне и попросил приехать в Сан-Карлос. Когда я прибыл, он был на кухне, разговаривая по радиотелефону, оставив меня в своей ультрамониторной гостиной читать публикации: «Путеводитель покупателя сотовых телефонов», «Журнал д-ра Доббса», «ЛАН Таймс» и «Гейм Про» (журнал о видеоиграх №1).

Он вышел из кухни, одетый в футболку с надписью «Интел», что было странно, ведь за все время нашего знакомства я никогда еще не видел его в другой одежде, кроме рубашки и галстука. Более того, на нем были джинсы.

— Сегодня пятница — джинсовый день, дружище, — сказал он.

Затем сел на диван рядом со мной, в повисшей тишине сложил журналы после моего прочтения в геометрическом порядке на кофейном столике, а потом откинулся на белую кожу дивана, положа руку мне за спину.

Я сказал, что его выпуск ежемесячного «Перевода бинарного файла» был, наверное, самым скучным документом, который я видел в своей жизни. Он ответил:

— Ну а что, если бы на самом деле это была подшивка писем с форума «Пентхауса», зашифрованная под что-то столь скучное и тупое, что никто и не понял бы, что это на самом деле. Представь себе кодировочную систему, которая преобразовывала бы слова «Я второкурсник в маленьком колледже на Среднем Западе» в «Не соответствует требованиям Конвенции ВТО по диапазону частот». Это было бы величайшим изобретением шифровального гения с тех пор, как военные США использовали индейцев навахо, чтобы те открыто говорили по радио о совершенно секретных операциях на своем родном языке.

Затем он замолчал и замер, а присутствие его руки позади меня было жутко теплым. Моя поза сделалась напряженной. Сценарий казался очевидным, как и вся эта ситуация. Я чувствовал себя учителем-янки на диване в голливудском кастинге. Он сказал мне:

— Мне нужно попросить тебя о чем-то важном, дружище.

И я подумал: «О Боже, вот оно… Сейчас на меня будет совершено нападение».

Тут он снял свою футболку, я пытался оставаться невозмутимым в этой ситуации, хотя, честно говоря, порядком струхнул, так как Итен вообще-то не… э-э… в моем вкусе. Он прочитал мои мысли и сказал:

— Не дури, я не собираюсь на тебя запрыгивать, но я собираюсь попросить тебя об услуге.

— О?

— Остынь, это не та услуга. — Снятая футболка открыла торс средней накачанности. — Видишь, я не Тодд, — сказал он и повернулся, и я, стыдно признаться, открыл рот от изумления.

В таком ракурсе я увидел его спину, покрытую стягивающими повязками, засохшей кровью и марлевыми бинтами. Она выглядела так, словно к коже в полном беспорядке было привязано несколько использованных запачканных подгузников.

— Дело в этом… в этих.

Я воскликнул:

— Итен, в чем, черт возьми, дело? Ты попал в аварию? Боже правый!

— Аварию? Если бы… озон… сандвич с болонской колбаской, который я съел в третьем классе… лишний час, проведенный перед построенным русскими видеотерминалом. Но это часть меня, Дэн… ущерб… что бы, черт побери, это ни было. Это воспалившиеся родинки. Может, это навсегда, ну а может, и нет.

Я пытался отвести взгляд, но он сказал:

— Черт, это так оскорбительно. — Вскочил, сел передо мной на журнальный столик и стал тыкать повязками мне в лицо. И тогда я посмотрел и был потрясен этой биомассой хлопка, пластика и телесных жидкостей, впившихся в его тело. Я ничего не сказал.

— Дэн? — спросил он.

— Да…

— Ты должен снять их с меня.

— Да?

— Больше нет никого, кто сделал бы это для меня. Ты знаешь, Дэн?

— Нет никого?

— Никого.

Я поглядел еще, и он сказал:

— Доки выкорчевывали их из меня, словно дерн на тринадцатом проходе неделю назад. И ни один из вас, тупых придурков, ни разу не потрудился спросить, почему я хожу к дерматологу. Никто не спрашивал, и мне некому было рассказать.

— Господи, Итен, мы думали ты ходишь к дерматологу по поводу своей перхоти.

— У меня перхоть?

— Да, м-м-м, ничего сверх обычного.

Я прикоснулся к повязкам, они оказались хрустящими, как кукурузные хлопья.

— Так ты сказал, что у меня перхоть?

— Итен, обсуждать неполадки в теле — это как обсуждать зарплаты. Так не делают.

— Ладно. Можешь просто снять их? Все зудит. Все болит.

— Да, конечно.

Он сходил на кухню и вернулся с бутылкой раствора перекиси водорода, растирочным спиртом и разорванными на полоски старыми футболками. Итак, он сидел на журнальном столике, а я снимал один кровавый кусок за другим, срезая их с его спины и стаскивая лоскутки, ужасаясь тому, как много его удаляется при этом.

Мы разговаривали. Он сказал, что восхищается тем, как далеко продвинулась дерматология за последние десять лет.

— Они практически могут вставить маленькую видеокамеру в твое тело, и доктор скажет тебе: «Вот как видит мир ваш прыщ» — а из прыща выглядывает камера.

Я спросил у него, какой ему дают прогноз, и он ответил:

— Тш-ш-ш, дружище, просто во мне поселился дьявол, но будем надеяться, что он уже исчез.

В конце, после того как весь пластик, хлопок, запекшаяся кровь и лохмотья были удалены, его спина выглядела как сшитые вместе кратеры на Луне, фиолетовые и опухшие. Я взял маленький фен и посушил швы, а когда выключил его, шум был каким-то оглушающим; Итен все так же сидел там, сгорбленный и вздыхающий, мне стало его жаль — никогда не мог бы себе представить это чувство по отношению к Итену. Я сказал:

— Дьявол в тебе, дьявол во мне, — и обхватил его так осторожно, как только смог.

Он застонал, но это был не сексуальный стон, а стон человека, нашедшего нечто ценное, что он считал потерянным навек.

Мы легли на диван, я обхватывал его грудь сзади, его дыхание становилось глубже и медленнее, и он сказал:

— Вы с Карлой практикуете шиатсу, да?

— Да, мы практикуем. Но у тебя в данный момент многовато швов.

Я рассказал ему о теории Карлы о теле и хранении памяти. Он засмеялся и вскрикнул:

— О! Боже, швы болят, — а потом сказал: — Ну, если это так, то считай меня «ПауэрБуком», который уронили на мраморный пол с балкона десятого этажа.

Я сказал:

— Не смейся над собой. Твое тело — это тоже ты,

Я чувствовал, как будто мне нужно сейчас исцелить его, а иначе что-то навсегда покинет Итена, поэтому прижал его покрепче.