Потянуло дымком – Граф запалил сучья, что не брал топор, и приходилось расшибать их молотком.

Бек-хан следил за его действиями.

– Знаешь, брат, в чем разница между нами? – внезапно спросил он.

– Нет, – ответил Энгр.

– Вы – люди Запада – всегда садитесь лицом к воде, – ответил тот. – Мы, степняки, никогда не поворачиваемся спиной к опасности…

В волосках прицела Сынуля видел его лицо так отчетливо, что мог разглядеть оспинки на шее, между ухом и плечом.

Он перестал дышать.

Он не знал, что снайпер перестает дышать и ловит промежуток между ударами сердца, чтобы не сбить мушку.

Он просто сходил с ума от страха. Он чуть не выл. Но он не обмочился.

Большим пальцем он снял винтовку с предохранителя. Указательным придавил курок, тот плавно подался. Внезапно Энгр, повинуясь чему-то, чему нет названия на языке, резко дернулся.

– Пли! – крикнул он. Бек-хан недоуменно повернулся.

И голова Энгра заняла место лица Бек-хана в прицеле. Но Сынуля уже спустил курок.

Граф поднял башку и прислушался. Повернулась Рита, латавшая в теньке платье. Белые бретельки тугого лифчика врезались в ее плечи.

Что-то дунуло в воздухе, что-то, обещавшее прохладу, и сон, и покой, и безмятежность.

Энгр увидел домик, небольшой двухэтажный домик, где по фасаду плющ, и сосны, и сосны, повсюду сосны и ели, и веселый вислоухий пес, что прыжками бросился от крыльца и, встав на задние лапы, передними толкнул в грудь, и отпрянул, и прыгнул в объятия опять, норовя лизнуть горячим языком в щеку.

И кот, лениво наблюдающий за псом с подоконника.

И детские качели, что чуть скрипят, чуть протяжно скрипят на долгожданном вечернем ветерке, на лужайке возле дома, вокруг которого – ветхий и старый дощатый зеленый забор.

И чуть нахмурившаяся синь озера за забором, и маковки куполов церквушки, часовенки неподалеку.

И тени на желто-зеленом лугу.

На крыльцо вышел отец и пристально посмотрел ему прямо в глаза, чуть насмешливо, чуть лукаво, чуть с укоризной, но с радостью и добром.

– Входи, – сказал он.

1 сентября 1937 года, Чаньчунь, Китай

– Как о вас прикажете доложить, сударь? – служанка-китаянка превосходно говорила по-французски.

– Орлов, историк из Шанхая, пытаюсь составить родословную баронов Унгерн фон Штернберг, а также пишу историю жизни Романа Федоровича.

Невысокий светловолосый человек, в котором, несмотря на цивильную штатскую пару серого английского сукна, вполне угадывался всадник и военный, протянул визитную карточку.

Оставшись один, он огляделся. Гостиная была выдержана вполне в европейском стиле, что было даже странно, ибо баронесса Елена Павловна, в девичестве принцесса Цзи, занимала видное положение при дворе императора Пу И.

– Здравствуйте, господин Орлов, – услышал он. – Чем могу вам служить?

Баронесса была еще молода и хороша собой, только вот гусиные лапки вековой печали начертили сеточки вокруг глаз, только нити снегов и стужи вплела жизнь в ее иссиня-черные волосы у висков.

Орлов щелкнул каблуками.

– Имел честь служить с вашим супругом в Азиатской дивизии, теперь вот пишу о нем книгу…

Служанка, безмолвно появившись, внесла чай и приборы. Фарфор был севрским, с позолотой и гербами рода Унгернов. И на заварном чайнике вилась готическая вязь девиза. Орлов присмотрелся.

«Звезда их не знает заката» – было написано по-немецки.

…Разговор затянулся. Елена Павловна долго рассказывала о восемнадцати поколениях Унгернов, погибших на войне. Глаза ее были сухи и бесстрастны.

Наконец Орлов принялся откланиваться. Она его не удерживала.

– Вы знаете, Елена Павловна, – уже в дверях произнес он, – я все-таки не верю, что барон мертв… Я слишком хорошо знал его. Такие люди не умирают. Да и монголы – вы ведь знаете? – монголы говорят, что регулярно видят его то тут, то там и что скоро Цагаан бурхан[59]придет судить и живых, и мертвых…

Елена Павловна подняла глаза и в упор взглянула на Орлова. Видимо, она колебалась, можно ли ему доверить нечто, и наконец решилась.

– Подойдите, поручик, – промолвила она и приглашающе повела рукой к стене, где висел портрет барона.

Орлов шагнул и обомлел. Повинуясь нажатию тайной пружины, большая фотография Унгерна в желтом халате, с генеральскими погонами и солдатским Георгием на груди, переснятая из советских газет, отъехала в сторону и, намотавшись на скрытый в желобе стержень, ушла под раму.

На ее месте появилась другая.

Барон, только бритый наголо и слегка постаревший, в халате, стоял на снимке, положив руку на плечо мальчика лет двенадцати – четырнадцати, и тоже в монгольском халате. Позади виднелся какой-то дацан, за ним – вершины гор под снежными шапками.

Изгрызенный солдатский Георгий висел на левой стороне халата барона.

И большой перстень с камнем, казавшимся черным, был надет на мизинец правой руки, лежавшей на плече сына.

Мальчик был похож на отца.

Тот же взгляд прозрачных, хотя и раскосых глаз, тот же упрямый подбородок, тот же высокий лоб.

– Его… Его недострелили? – спросил потрясенный Орлов.

– Дострелили, – ответила баронесса. – Но князь Бекханов тут же выкупил у палачей тело, а ламы, присланные Богдо-гэгеном, пока жизнь в нем еще теплилась, сумели сделать невозможное. Да вы же и сами сказали, такие не умирают…

Орлов открыл рот и хотел сказать еще что-то, но баронесса не дала ему слова, поймав на вдохе.

– Идите, – сказала она, и историк удалился.

…Часы пробили семь. Огонь пожирал дрова в камине, смола выкипала со стоном.

– Да. Бокал красного, пожалуйста, – ответила хозяйка на вопрос горничной, – и ради бога, больше никаких посетителей.

Девушка поклонилась и вышла. Баронесса сидела перед портретом в старинном высоком и неудобном кресле.

Она смотрела ему прямо в глаза.

Глаза ее были сухи.

15 мая 2006 года, Звенигородское шоссе, Подмосковье, Россия

…Длинный ряд автомобилей стоял у железнодорожного переезда. Тетка в оранжевой жилетке равнодушно наблюдала с крыльца, как парятся в машинах по обе стороны ветки ожидавшие. Желтые и красные флажки торчали у нее из-за пояса, натужно, надрывно звенел сигнал шлагбаума да посвистывал, покряхтывал маневровый, то пятясь к переезду, то, передумав, откатываясь вглубь, туда, где возилась на путях бригада ремонтников.

– Страна дураков, – сплюнул в окно машины сигаретку малый лет сорока, в шортах, в маечке, сидевший за рулем передней «девятки», и повернул погромче рукоятку радиолы.