А солонка? Либо трясешь ее до сотрясения собственного мозга – и никакого результата. Либо один раз перевернул – и от результата потерял сознание. Есть даже такой анекдот. Клиент просит официанта принести ему соль. Официант спрашивает:

– Вам какую?

Клиент удивлен. Официант уточняет:

– У нас два вида солонок: “бред какой-то” и “ничего себе”.

Клиент говорит:

– Ну тогда несите обе.

Официант приносит. Клиент берет ту, что “бред какой-то”. Трясет ее, трясет и приговаривает:

– “Бред какой-то, бред какой-то”.

Соль не сыплется. Клиент берет другую солонку, переворачивает ее – и слова “ничего себе!” вырываются у него сами. Слова, как вы понимаете, конечно, немного другие. Но я стараюсь избегать ненормативной лексики.

Добавление в солонку рисовых зернышек, призванных впитывать влагу, – слабодействующее лекарство.

Кажется, солонка, – ну, совсем простая вещь. А на проверку выходит, нет.

Ну теперь подошло время салфетницы. Давайте вместе рассмотрим этот простейший вид, состоящий из множества классов: от стакана до вычурных дизайнерских сосудов и зажимов. Независимо от этого всегда, стоит потащить одну салфетку, как за ней вылезает вся салфеточная семья. Куда вы, сестрички? Ну-ка домой! И ты засовываешь все салфетки обратно. Ну кажется, что может быть проще салфетницы?.. Но это только кажется. Проще ракету придумать. Или компьютер модернизировать.

Совсем простые вещи… Надо купить черные нитки и пуговицы. А где, кстати, они продаются? Где вообще галантерейные отделы? А с другой стороны, какие нитки в век Интернета? И какие пуговицы в век мобильных телефонов и политтехнологий?

Я звоню в диспетчерскую дэза: “Здравствуйте”. В ответ молчание. Я повторяю: “Здравствуйте”. В ответ опять молчание. Потом вдруг взрыв: “Вы говорить будете? Чего у вас?” Я третий раз повторяю: “Здравствуйте” – “Да здравствуйте, здравствуйте…”

Кажется, ну совсем простые вещи. Однако, нет.

Будьте здоровы и держите себя в руках.

Они окружают нас, но мы часто их не замечаем. Мы относимся к ним порой даже серьезно.

Вот лежит передо мной небольшая книга, сделанная из двух каменных пород. Обложка из красного камня, а страничный массив из белого. Хороша она тем, что без текста и не открывается. Правда, автор у нее есть. На каменной обложке значится – “Джамбул”. И рядом с именем накладные маленькие металлические домбра и гусиное перо. Уже, кажется, достаточно забавно, однако каменная книга лежит на каменном же постаменте – типа памятник. На постаменте выгравировано: “Уважаемому Абраму Соломоновичу от сотрудников кафедры «Процессы и аппараты» ДТИЛПП. 24.04.79 года”. Надо ли мне здесь еще что-то добавлять? Ведь вещь говорит сама за себя и хранит в себе время и загадочную любовь к Абраму Соломоновичу сотрудников кафедры, подаривших ему этот предмет, и загадочную любовь самого Абрама Соломоновича к акыну Джамбулу.

А вот темно-коричневая негроидная скульптурная группа “Русалка с ребенком на руках”. Мать и дитя выползли на камень, о который разбивается волна. “Русалка с ребенком”? – справедливо удивитесь вы – крупный знаток русалок, женской анатомии, процессов зачатия и деторождения. А я вам отвечу: “У нашей русалки две ноги и все органы на месте”.

– Тогда почему она русалка? – будете недоумевать вы.

– А потому что ее голени плавно переходят (внимание!) в два хвоста.

Автор этой скульптурной группы явно хорошо учился в школе и знал основы генетики. Несчастная родила не просто черного мальчика (у этой женщины черный ребенок!), но мальчика с двумя хвостами. Тяжелая наследственность.

А вот яблоко из легкого, явно когда-то секретного, сплава. Если взять за черенок это яблоко и приподнять его верхнюю часть, то там обнаружатся… стопочки. Спрятались, родные, аккурат шесть штучек. Вот так стояло это чудо-яблоко из секретного сплава на столе директора какого-нибудь секретного завода и при необходимости, думаю, регулярной, поднималась яблочная крышечка – и все под рукой.

Ну а коньячок, как водилось, хранился в сейфе.

А вот грустная, совершенно голая, розовая девушка с сильно перекошенным лицом. Почему перекошенным? А вы попробуйте просидеть всю жизнь голым в одной и той же позе на краю маленького синего озера – то бишь на краю мыльницы. Не сложилась судьба у девушки.

Но все эти вещи смешные и, к счастью, маленькие. Захотел – убрал с глаз долой. Захотел – достал. Захотел – в комиссионку отнес или подарил тому, кому они нужнее. А то и вовсе вынес на помойку.

А вот в городе стоят вещи большие и не столько смешные, сколько грустные. Их не уберешь с глаз долой – и уж тем более не выкинешь на помойку. Так и вынуждены мы мимо них ходить и вздрагивать.

Особенно часто я вздрагиваю, когда иду по Гоголевскому бульвару и вижу на довольно крутом откосе бронзовую лодку, в которой сидит здоровенный писатель Шолохов и курит. И смотрит он сверху вниз, как-то угрожающе нависая. Вроде как выбросило его лодку на мель. Несло ее, несло по Дону, потом вынесло в Волгу, оттуда в Москву-реку (она тут рядом), а потом выкинуло на откос бульвара. Устал писатель от этого путешествия, бросил весла и закурил. Задумался. Если все так, то лодка вроде как должна на бульваре лежать – на берегу, так сказать, людского потока. Ан, нет, не все, видно, так просто. Вокруг лодки как бы вода из бронзы, да и натуральная подтекает чуть-чуть. Струится. Значит, плывет писатель Шолохов по течению. А за спиной его – головы лошадей. Или коней? Пол определить невозможно, так как над якобы водой только головы. И много их, и плывут они от курящего писателя прочь. Возможно потому, что “капля никотина…”. А куда, интересно, плывут четвероногие? А плывут они в сторону шахматного клуба. Значит, это все-таки кони.

Напротив памятника еще стоит стол бронзовый, конечно же, для чтения шолоховского романа. Ну и для игры в шахматы. Раньше в этом месте любители шахмат на лавочках проводили блицтурниры. Играли даже в мороз с обрезанными у перчаток пальцами. Не знаю, будут ли играть теперь. Не смутит ли их присутствие писателя?..

Вот интересно, размер памятника писателю зависит от его реальной или кажущейся значимости в культуре народа? Шолом-Алейхем совсем маленький; а Бунин, выросший, как гриб, под самым старым московским вязом, средней величины; Маяковский – крупный; Лермонтов будет поменьше, а Достоевский огромный, просто гигант – больше Гоголей, Толстых и Пушкиных вместе взятых.

А Пушкин – он разный. Есть маленький – с Наташенькой в беседке, есть покрупнее – с Натали, а есть один высокий.

Впрочем, всех писателей не перечислишь, да и памятников им не наставишься. Много здесь работы в этом смысле.