– Где живешь?

– Пустое дело, дядя.

– Сержант, пиши ему сопроводиловку!

– Пустое дело, дядя. Сбегу.

Иногда даже приятно бывает получить хороший пинок под зад и лбом отворить дверь.

Цветы мешали бежать. Они росли так густо, что сапог не всегда доходил до земли. Бежать было скользко. Головки цветов били по коленям.

Капитан Басаргин бежал впереди взвода. Тактические занятия: «Взвод в наступлении в условиях сильно пересеченной местности». Огонь пулеметов усиливался. Капитан положил взвод и приказал окапываться.

Солнце палило. Капитан дышал тяжело. Пот заливал глаза. Каска обручем сдавливала голову. Вокруг цвели тюльпаны. На их толстых листьях и стеблях блестели солнечные блики. Басаргин лежал, закинув правую руку вперед, прижимаясь лицом к теплым цветам. Рядом лежал сержант, окапывался. Обнаженная земля пахла терпко, и дышать от этого запаха делалось еще труднее. Лепестки тюльпанов просвечивали теплым, розовым цветом, как просвечивают на солнце детские ладони.

«Я сильно изранен, – думал капитан, – я так слаб, что даже эта работенка не для меня. Я слаб для войны, черт побери… Я действительно имею право бегать в атаку только здесь, в тылу. Я имею на это право. Вон как трепыхается в башке. Прямо затылок сейчас треснет…»

– Справа по одному! Короткими перебежками! – скомандовал он. – В направлении отдельного камня…

Сам он продолжал лежать, наблюдая, как вскакивают, бегут и падают его солдаты. Это были молодые парни, но от жары и усталости бежали они тяжело и в конце перебежки валились на землю, не выставляя руки, прямо на левый бок, и не отползали в сторону от места падения. Использовали для передышки каждую секунду.

Их надо учить, думал капитан, их надо заставлять отползать в сторону от места падения. Они надеются, что среди тюльпанов ничего не видно. А хороший автоматчик видит все. Их надо учить.

Солдаты вскакивали и бежали все дальше и дальше от него. И вместе с солдатами убегали по разноцветным холмам его мысли. Чередой дежурств, построений, утренних осмотров, чистки оружия, строевых занятий, караулов, стрельбы и ротной документации спешили дни, недели и месяцы. Басаргин втянулся в их ритм. Он давно не читал книг о больших русских людях.

Или мальчишка заметил тень Басаргина, или услышал его шаги, но он не вздрогнул и даже не повернул головы, когда твердые пальцы капитана сжали ухо. Мальчишка только теснее приник к земле возле мусорной ямы.

Было за полночь. Фонарь у гаража горел тускло. Крапал дождь.

Мальчишка проглотил слюну. Было слышно, как гулко булькнула она у него в горле.

– Отпусти, дядя. По-тихому. Я не полезу больше, – сказал мальчишка.

Басаргин потянул кверху маленькое ухо. За ухом поднялся на ноги мальчишка. Сверкнул быстрый исподлобья взгляд. Босые ступни – одна внакрой другой. И на лице и в позе мальчишки сквозила спокойная хмурость.

Капитан Басаргин хотел крикнуть наружному часовому у вышки и взгреть его за ротозейство. Под самым носом часового человек пробирается на территорию части! Басаргин хотел крикнуть, но не сделал этого.

– Ты чего сюда пролез? – шепотом спросил он мальчишку.

– Отпусти! Не убегу, – сказал мальчишка. Басаргин взглянул на переплетение колючей

проволоки вдоль ограды и отпустил ухо мальчишки.

Из мусорной ямы тянуло гнилью, плесенью, сладковатым запахом разложения.

– Где пролез? – спросил капитан. – Иди и покажи точно. – Ему надо было выяснить, кто именно из часовых прохлопал.

– Нигде не пролезал. С неба упал. Ведите куда положено, – буркнул мальчишка и подтянул на грудь солдатские галифе. Пожалуй, он мог спрятаться в них с головой. Он поднял глаза и смотрел теперь Басаргину прямо в лицо.

«В твоем положении, парень, лучше не делать так, лучше не смотреть в лицо, – подумал капитан. – Наказание всегда меньше, когда смотришь в землю. Есть люди, которые не умеют прятать глаза. Такие гибнут первыми. Если не в бой, так на тяжкую работу их посылают вне очереди. Потому что чувствуют их силу. И тогда легче отдать тяжелый приказ, послать в бой или на тяжкую работу. Такие не опускают глаза, когда в камеру входит надзиратель. Нет ничего опаснее, как обращать на себя внимание в концлагере. Пленных, которые обращают на себя внимание, первыми отсчитывают на расстрел».

– С неба, значит, упал? – спросил Басаргин. Мальчишка молчал и не опускал глаза.

«Из той же породы и добровольцы, – подумал Басаргин. – Из породы тех, кто не умеет прятать глаза. Они шагают из строя, когда командир заметит их взгляд, потому что, увидев его, этот взгляд, командир невольно спросит: „Вы?“ И сил уже не хватит ответить: „Нет“. И они шагают из строя вслед за своим взглядом, они уже не могут отстать от него. Я-то из других, я из незаметных. Потому я и здесь».

Брезентовый мешочек лежал рядом с мусорной ямой. Капитан нагнулся и поднял мешочек. Он был наполовину полон картофельными очистками и мелкими цельными клубнями. Такими мелкими, что солдаты из кухонного отделения не чистили их, – если чистить, ничего не останется.

– Для чего собрал? – спросил Басаргин.

– Свинья у нас, боровок, – сказал мальчишка и отвел глаза. Он явно врал.

– Свиньям повара жидкие помои на КП выносят, – сказал Басаргин. – Туда и надо приходить.

– Отпусти, товарищ капитан. Мать ждет, – сказал мальчишка.

Басаргин взял мальчишку рукой за голову и повернул к свету.

– Петькой тебя зовут?

– А тебе какое дело? Веди куда положено. Душу только мотаешь.

– А мы знакомы, – сказал Басаргин. – С того дня, как ты пилку на карагач забросил… Застрелят, если будешь сюда по ночам вором лазать. Нельзя ж на территорию…

Капитан не успел договорить. Мальчишка метнулся к ограде, бросился животом на землю и скользнул под проволоку. Но он слишком торопился, чтобы удачно миновать ее колючки. Он безнадежно зацепился штанами.

Басаргин подошел к ограде и приподнял проволоку, помогая мальчишке освободиться. Он увидел свежие царапины на заголившейся спине, потом мелькнули черные пятки, и мальчишка вскочил на ноги уже за ограждением.

– Мешок возьми, – сказал Басаргин. Мальчишка показал ему язык и пропал в густых зарослях акации.

Капитан улыбнулся и еще постоял возле мусорной ямы, широко расставив ноги, привычно положив руку на гладкую кожу кобуры. Вокруг было тихо. Едва шелестел в листьях акации дождь. За огромным, утрамбованным тысячами солдатских подошв строевым плацем время от времени раздавались протяжные крики часовых.

Капитан думал о том, что середина войны уже позади. Он вспомнил слова: «Получил, быть может, что обретется в тягость». Тягость лежала на сердце. И Басаргин давно не замечал простора страны, огромности неба, яркости красок, не знал волнения от предчувствия близкого счастья. И наконец он понял, что хотел сказать Суворов.