маленькой комнате, в которой из мебели находился лишь стол. На единственном окне висели жалюзи, оттого в "преисподней" было сумрачно. На полу, перпендикулярно к стене, стояли одинаковые ящики, сколоченные из неотшлифованных и плохо подогнанных друг к другу досок. Сквозь щели проглядывал белый металл.

– Накладные!

Голос невольно стал тихим – почти шепот. Говорить громко в присутствии покойников было кощунственно.

Бленский метнулся к столу, сгреб с него бумаги и принес их мне.

– Тут накладные, разрешение и остальная документация.

Я опустил глаза и посмотрел на накладную, лежащую сверху. Груз, учетный номер, получатель, а ниже – наименование груза: "Локтев Владимир Данилович. Вскрытию не подлежит."

Я судорожно сглотнул. "Наименование груза"… Что ж это за дебил такой, окончательно отупевший бюрократ, которому пришло в голову оформлять на погибших – на войне или нет, неважно – такие накладные?

Следующий – Умаров, затем Марыч, Сапармуратов, Искренко… Двое последних, как и Локтев, адресованы на Москву. И гробы так же не подлежат вскрытию. Значит, тела изуродованы сильно. Мальчишки, мальчишки, упаковали вас, пронумеровали, превратили в груз, и к вашим светлым именам цепляют мертвые души.

Накладная на Гусева Анатолия Ивановича была последней. Учетный номер – 37/99. В графе "Получатель" – "Москва, Волзов Игнат Юрьевич (по требованию)."

Бленский заметил, что я долго рассматриваю накладную на Гусева и стал волноваться. Его руки пришли в движение: он то почесывался, то теребил свои редкие волосы, то поправлял на себе рубашку. Я пошел вдоль ящиков, сверяя номер. Вот он, крайний справа, 37/99.

Если я ошибаюсь, подумал я, то душа этого мальчика меня до конца жизни в покое не оставит.

– Отрывай доски! – сказал я Бленскому, чувствуя, как у меня начинает предательски дрожать голос.

– Какие доски? – глаза начальника морга наполнились ужасом.

Я кивнул на ящик.

– Зачем? – едва слышно произнес он.

Я не знал, что ему ответить, смог лишь взмахнуть пистолетом и произнести:

– Ну!

Бленский нерешительно подошел к ящику и встал над ним, не зная, за какую доску хвататься.

– Да проснись же ты! – взорвался я и толкнул его в спину.

Бленский рванул на себя одну доску, вторую. Они были прибиты короткими гвоздями и отдирались легко.

– Хватит? – спросил он.

– Весь верх отдирай! Время, Бленский, время!

В "преисподней" стоял жуткий треск и скрип, словно ожили все покойники и стали ломиться на волю. Меня трясло, как в лихорадке. Я начал ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на согнувшегося Бленского, на обнажившееся нутро ящика, в котором матово поблескивала крышка цинкового гроба.

Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.

– Теперь открывай крышку гроба, – едва слышно сказал я.

Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.

– Тут дело… вот в чем, – произнес он. – Этот гроб вскрытию не подлежит.

– То есть? Что это значит?

Бленский развел руками в стороны.

– Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.

– А ты сам видел этот труп?

Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову на бок.

– Я подписал заключение патологоанатомов… – начал было он, но я оборвал его.

– Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?

– Н-н-нет, – с трудом выдавил он из себя.

Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал "магнум", будто это была десятикилограммовая гантель.

– Значит, так, – сказал я, не скрывая угрозы в голосе. – Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на "Черный тюльпан" в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…

– Я расскажу! – охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. – Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними – этот.

– И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?

– М-м-м… Да.

– Что в нем?

– Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.

– Ты даже не догадываешься, что там?

Бленский пожал плечами.

– Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.

– А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?

– Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.

– Но реально тело Гусева уже было отправлено?

– Конечно. Две недели назад. Но, повторяю, комендатура не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть, что я отправил именно его.

– А заявка? Ты ведь указываешь в ней точное количество гробов.

– В прошлый раз я указал пять, включая гроб Гусева, но если меня сейчас о нем спросят, скажу, что в тот раз отправил четыре, потому что не успел выяснить ни личности погибшего, ни адреса родственников. А у комендатуры документации никакой – я лично убедился.

– Ну ты жук! – покачал я головой. – И сколько таким образом ты уже отправил мертвых душ?

– Пять, – опустив глаза, ответил Бленский.

– И все – на одно и то же имя?

– Да.

– А как получаешь гонорар?

– Его привозит водитель грузовика вместе с гробом.

– Неужели грузовик с гробом так просто пропускают на территорию госпиталя?

– Это камээсовский грузовик. У него пропуск-"вездеход".

Я сел на крышку гроба, расстегнул куртку, подул на взмокшую грудь.

– Умница ты, Бленский, – сказал я. – Пожалуй, я не стану тебя убивать. Тебя убьют те, кто тебе платит. Не сегодня-завтра, но тебя обязательно хлопнут – на том свете вспомнишь мои слова. И правильно сделают, что хлопнут, потому, что ты жадный человек, и зарабатываешь деньги на погибших ребятах. А это большой грех.

22

Фельдшера Бошляева в «преисподнюю» Бленский не впустил, лишь слегка приоткрыл дверь, взял у него паяльную лампу, топор, ломик и снова запер дверь на ключ.

Гроб был очень тяжелый, я едва смог приподнять одну его сторону. Бленский же со своими зеленоватыми и тонкими ручками вообще чуть не помер над ним.

– Наплодили задохликов, – вполголоса ругался я, переворачивая ящик на бок и вытаскивая гроб на цементный пол. – Не стой, как столб! – крикнул я ему. – Разжигай паяльную лампу, или это ты тоже не