Или обложен кольцом пугающих перьев пурпурных,

Мчится охотничий пес, настигая с лаем добычу;

Зверя страшит и обрыв, и коварный заслон; все по тем же

Он пробегает путям, но, не зная устали, умбрский

Гонится пес и, готовясь вот-вот вцепиться клыками,

Щелкает пастью – но зря: только воздух пустой он хватает.

Шум вокруг поднялся; берега и озеро вторят

Крикам толпы, и небесный свод оглашается воплем[67].

Здесь ощущается бесплотное стремление: охотник и жертва – тени друг друга. Много научных статей написано о том, что Эней и Турн на самом деле гораздо больше похожи, чем кажется. Это древняя версия сцен из кино, когда в конце герой встречается лицом к лицу со злодеем: «Мы не такие уж разные, ты и я…»

– Так это и есть «антиавгустовское»?

– Определенно: Эней вроде бы установитель порядка, но, с другой стороны, он же – свирепый убийца. Поэма заканчивается тем, что Эней, разъяренный, увидев на Турне перевязь своего друга Палланта, наносит последний удар, и душа Турна отлетает в царство мертвых.

Все начиналось in medias res и заканчивается все посреди действия: мы можем только предположить, что войско Турна, оставшись без предводителя, бежит; что Эней и его союзники легко одерживают победу; что Эней женится на Лавинии.

В Средние века один юный итальянец по имени Маффео Веджио и впрямь написал поэму об этих самых событиях, правда, это скорее jeu d’esprit[68], и я думаю, что от него ускользнула основная мысль. Вергилий не хотел, чтобы его поэма заканчивалась чем-то определенным. В этих финальных образах мы сталкиваемся с особым насилием и яростью предводителя, которым римляне восхищались как своим основателем. Такая взаимосвязь власти и поэзии существенна для какого бы то ни было понимания истории и литературы.

Уже темнело, и мне было лень идти пешком. Я увидел приближающийся автобус и побежал, чтобы на него успеть.

– Что ж, мне понравилось про «Энеиду», – сказала Уна, когда мы запрыгивали в автобус. – Но там не так много собак, как у Гомера.

– Да, – сказал я. – И это, на мой взгляд, один из главных ее недостатков.

Глава 8

Превращения собак

«Метаморфозы» Овидия

Шло время. Сентябрь исчез так же стремительно, как Уна, если она завидит белку далеко в лесу, и забрал с собой остатки солнечного света; была уже середина октября.

Выходные я провел по уши во всяких текстах; Уна, оставшись не у дел, захандрила, заняла пост у окна гостиной и отслеживала проходящих мимо врагов. Даже если вы никогда не видели, как хандрит собака, это довольно трудно не заметить. Но у меня были неотложные дела.

Перелопачивая разные книги, я натолкнулся на следующие строки:

saepe pater dixit «studium quid inutile temptas?

Maeonides nullas ipse reliquit opes!»

– Уна! – позвал я.

Она глянула в мою сторону. Слово «искоса» придумали, наверное, специально для собак.

– Что это значит?

– Это из «Скорбных элегий» (они же «Тристии») Овидия, переводится так:

Часто твердил мне отец: «Оставь никчемное дело!

Хоть Меонийца возьми – много ль он нажил богатств?»[69]

Maeonides, или Меониец, – таким именем часто называли Гомера, так как по одной из версий он был уроженцем Меонии – это еще одно название Лидии. Слова эти произносит отец Овидия, издеваясь над сыном из-за того, что тот хочет стать поэтом. Брат Овидия успешно занимается правом, естественно. Такие ситуации бывают сплошь и рядом во всем мире.

Правда же, это потрясающе – услышать сквозь века, как отец ругает своего бестолкового сына, который марает папирус, вместо того чтобы зубрить юридические прецеденты?

– Немного смахивает на тебя, – сказала Уна.

Я не ответил и отложил работу. Мы собрались выходить. Было уже далеко заполдень, и терпение Уны могло соперничать разве что с ее способностью высматривать в саду белок и бешено лаять.

– Пойдем быстрее, – сказал я.

Прошлая наша беседа была о Вергилии, о Риме эпохи Августа, о благочестии и подчинении долгу Энея и о сложностях, которые возникают, когда поэт творит при политическом режиме, среднем между тиранией и восстановленной республикой. Если прочитать только Вергилия, можно подумать, что римляне были невероятно серьезными.

– У меня такое впечатление от картин. Знаешь, все эти белые мраморные колонны, чинные сенаторы, благочестивые матроны…

– Так и есть. Правда, на таких картинах мы видим скорее представление художника, чем настоящий Рим (или Древнюю Грецию). Там было суетно, многолюдно, многоцветно – все те здания, которые мы привыкли себе представлять белыми, на самом деле были ярко, кричаще раскрашены. Представить себе эту бурную кутерьму можно по стихотворениям Катулла, о котором речь пойдет позже, а также по стихам Марциала и сатирам Ювенала. Это ближе к веселой разухабистой комедии 1966 года «Забавная история, случившаяся по дороге на форум», чем к тяжелому пафосному «Гладиатору» (2000).

Думать, что римляне разгуливали все сплошь преисполненные доблести и чести, так же глупо, как считать, что люди Викторианской эпохи сплошь были воздержанными и прикрывали ножки пианино, чтобы у мужчин не возникало мыслей о дамах. В Риме было полно хамов, зануд, лицемеров, льстецов – как и в любом другом большом городе.

Овидий – полное имя Публий Овидий Назон – наиболее известен своей игривой длинной поэмой под названием «Метаморфозы». И, спасибо Дэвиду Боуи, мы можем перевести это название на английский как Ch-ch-ch-changes. У Гомера и Вергилия одна тема, один герой и (говоря в целом) одна цель. А Овидий все эти законы эпического жанра просто радостно разнес в пух и прах.

Начать с того, что в «Метаморфозах» 250 разных историй, все разной длины и с разным смыслом. По сути, это сборник мифов – самое близкое к той самой условной «античной Библии», что у нас есть. Большая часть мифов, которые мы читаем в детстве, восходит к нему. Это и миф о Нарциссе и Эхо, где прекрасный юноша влюбляется в собственное отражение и умирает, не в состоянии от него оторваться, оставив после себя лишь цветок; и о Фаэтоне, который хвастается своим друзьям, что он сын бога-солнца, и погибает страшной смертью, получив разрешение покататься на колеснице солнца (и не сходив ни на одно занятие по вождению). Эти мифы прочно укрепились в культурном ландшафте.

У повествования в «Метаморфозах» нет прямолинейного направления. Мы уже упоминали душераздирающий отрывок, когда Актеон случайно застает Диану за купанием, превращается в оленя и его разрывают на куски собственные собаки. Метаморфозы самые разные: люди превращаются в камни, в птиц, в