Панкрат шумно выдохнул сквозь зубы, гася очередной приступ ярости.

— Вы мне не нравитесь, — мягко, словно маленьким детям, объяснил он.

— Ладно, хватит, — оборвал его Дикий. — Шел бы ты отсюда, герой. Иди, иди, тебе еще траур носить положено…

Последние слова “охотника” были сказаны совершенно напрасно. Если до этого еще существовал хоть мизерный, но все-таки шанс на мирное разрешение конфликта, то после сказанного Диким о нем не могло быть и речи. В отряде все знали о том, что случилось с Ириной, но о таких вещах не принято было даже вспоминать. А тут…

— Нет, ребята, пойдете все-таки вы, — сквозь зубы процедил Панкрат.

И тут Пуля бросился на него, метя ребром ладони в кадык. Перехватив его руку, Суворин повернулся кругом, прикрываясь им, словно щитом, от удара Дикого. Нога “охотника”, нацеленная точно в плечо Панкрата, вышибла пыль из Пули, которого Суворин тут же метнул в стену, как использованное прикрытие. Тот с грохотом врезался в нее и сполз на землю.

Дикий оказался проворнее. Он не дал провести себя обманным финтом и атаковал, сменив уровень. Скользнув “сквозь” блок Панкрата изворотливым движением “хвоста змеи”, он нанес ему довольно ощутимый укол сложенными в щепоть пальцами в область солнечного сплетения. Но пальцы “охотника” ткнулись в каменные мышцы брюшного пресса, а сам он тут же получил мощнейший удар коленом в пах.

Дикий охнул и, согнувшись чуть ли не в три погибели, улегся рядом со стонущим Пулей.

— Думаю, достаточно, — спокойно произнес Панкрат, глядя на их безуспешные попытки подняться. — Эрекция ослабла, мальчики?

Дикий, сжав зубы, бросил на него испепеляющий взгляд. С трудом, встав сначала на четвереньки, он выпрямился, держась за стену, и вышел. Пуля последовал за ним, поглаживая шишку на затылке, и, не удержавшись, бросил на пороге:

— Еще сочтемся…

— Надежда умирает последней, — философски заметил ему вслед Панкрат.

Женщина все так же сидела, прижавшись к стене, словно хотела слиться в одно целое с холодным серым камнем. На мгновение Суворину почудился выбившийся из-под туго затянутой накидки русый локон, и он от неожиданности сморгнул.

В этот момент зашевелились, потянувшись к матери, дети, и он переступил порог, думая, что усталость все-таки берет свое. Вот и мерещится черт знает что…

* * *

“Охотники” ждали вертолет на вершине сопки, где Дикий установил радиомаяк. Панкрат лежал на сырой земле, подложив под голову рюкзак, и меланхолично курил. Он чувствовал на себе время от времени косые взгляды Пули и Дикого, но нисколько не волновался. Он видел, как к ним подсел Окорок, и они о чем-то заговорили вполголоса. По тому, как Пуля махнул рукой в его, Панкрата, сторону, он понял, что разговор идет, скорее всего, об их недавней стычке.

Теперь вместо одного явного “недоброжелателя” у Суворина появилось три…

Вертолет прилетел с опозданием на полчаса. Сначала они загрузили тело Хирурга, затем втянули связанного по рукам и ногам Исхаламова, который за все это время не проронил и слова. Потом начали рассаживаться сами “охотники”. Последним в кабину выпало забираться Пуле.

Пилот не глушил мотор, поэтому в реве рассекаемого воздуха выстрела никто не услышал. Просто Абрек, помогавший Пуле забраться внутрь, вдруг почувствовал, как разжались его пальцы, и едва успел схватить падающего за обшлаг рукава. На лице парня появилось удивленно-обиженное выражение. Чертыхнувшись по-своему, Абрек одним рывком втянул его в вертолет, но Пуля уже не дышал.

Стрелявший, вне всякого сомнения, был снайпером — смертоносный свинец вошел “охотнику” точно в сердце.

После первой операции в составе группы Панкрату дали кличку Седой. И, хотя среди “охотников” похвастать сединой мог каждый второй, именно к нему эта кличка прилипла как нечто само собой разумеющееся…

Седому почему-то не нравилось это задание. И дело было не столько в том, что освободить заложников из рук боевиков, численностью едва ли не втрое превосходивших “охотников”, представлялось ему невозможным. Дело было даже не в том, что замышляли Окорок и Дикий — если, конечно, верить словам Чудика. Эту неприятность Панкрат был в состоянии уладить (предупрежден — значит, вооружен). Просто глубоко внутри зашевелилась и подала нехороший голос дремавшая до этого интуиция. Неясные предчувствия чего-то недоброго постепенно оформлялись во вполне конкретное подозрение: группу хотят подставить.

Он уже проходил через это, и у него был нюх на предательство. И, хотя доказать это фактами Седой не мог, он привык доверять чувствам. Рассудок обычно анализирует только небольшую толику информации, воспринимаемой “человеком; гораздо большую часть усваивает и обрабатывает подсознание, которое и обращается к рассудку через интуицию. Его подсознание было явно встревожено. К тому же из головы никак не шло то, что случилось после их возвращения в Гудермес.

Забрав Исхаламова и тела погибших “охотников”, Алексеев в следующий раз появился в спортзале только через два дня. Рассказав бойцам пару-тройку свежих столичных анекдотов и поставив Деда в известность о том, что скоро планируется очередная операция, он отозвал Панкрата в сторону и, глядя куда-то поверх его головы, произнес, вздохнув:

— Разговор есть. Только давай лучше во двор выйдем.

Суворин согласно кивнул, и они направились к двери. Выйдя во двор, присели на край бетонной плиты, с полдюжины которых были сложены стопкой еще в мирное время — планировали достраивать еще один цех.

Панкрат достал сигареты, закурил, протянул пачку Алексееву.

— Спасибо, — как-то вяло отказался тот. — Ты же знаешь, что я не курю.

— Знаю, — ответил Суворин, усмехнувшись. — Не знал бы — не предлагал.

Алексеев эту немудрящую шутку не принял. Покачал головой, словно осуждающе, сунул руку в нагрудный карман и вытащил из него три небольших пластиковых мешочка.

— Взгляни-ка на это, — попросил он, протягивая их Панкрату.

Тот взял. В мешочках были пули, по одной в каждом. Слегка деформированные после попадания в цель. Панкрат повертел их в руках, вопросительно посмотрел на Алексеева.

— Винтовочные, — произнес, ожидая продолжения. — Снайпер… Что, те самые?

Капитан молча кивнул. Забрал у него мешочки, открыл два из них и высыпал на ладонь чуть сплющенные стальные конусы.

— Ничего особенного не замечаешь? — спросил он. Панкрат еще раз пристально посмотрел на пули, поблескивавшие под солнечными лучами в его ладони.

Вроде ничего особенного. Хотя… Ага, вот!

Теперь он разглядел, что на каждой из них были две концентрические насечки. Неудивительно — у снайперов было принято метить пули, и каждый делал это по-своему.

— Эти две — те, которыми были убиты Хирург и Пуля, — спокойно произнес Алексеев, наблюдая за реакцией Панкрата. — Стрелял один и тот же снайпер.