естественного освещения и свежего воздуха, его крови не хватает кислорода, и, как следствие, она хуже свёртывается, а место прокола остаётся красным). Но, несмотря на всё это, фюрер приписывает это бактериям и думает, что, возможно, из-за уколов бактерии попадают ему в организм.

Когда я собирался взять мазок с глотки и миндалин и проверить их, он попросил меня этого не делать, сказав, что в этом нет смысла, потому что это не избавит его от боли в горле (кстати, хрипоты практически не было заметно!). Поэтому я не стал.

Затем я предложил сделать рентген сегодня и записаться на приём к фон Эйкену завтра. Он отложил принятие решения, а также не разрешил мне записать его на приём к профессору Блашке [стоматологу].

3 ноября 1944 года

13:00. Он, по общему признанию, хорошо выспался (6 или 7 часов) после приёма успокоительного. Фюрер часто жалуется на дрожь в левой ноге и руках. Однако на них, вытянутых с растопыренными пальцами, видимой дрожи не было.

Я сказал, что объясняю дрожь его постоянной работой, заботами и спорами.

– Чем это лечится?

– Тишиной и покоем, – сказал я, – и никаких споров.

Но это невозможно. Можно попробовать электрические токи или водные процедуры.

– Нет ли какого-нибудь лекарства или укола, который вы могли бы мне дать против этого?

– Витамин В1 и никотинамид вместе с транквилизирующими препаратами. Но если вы доведёте их до крайности, они всё испортят.

Он сказал, что уже принимает бром-нервасит, когда дела идут плохо. Я сказал:

– Что было бы здесь очень кстати, так это массажи!

Профессор фон Эйкен не должен приходить до тех пор, пока мы не сделаем рентген челюсти. И профессор Блашке должен оценить, сколько времени ему понадобится для лечения зубов (три сеанса, в общей сложности около недели).

8 ноября 1944 года

В 00:30 за мной внезапно послали – у фюрера случился внезапный спазм в районе грудины с сильным скоплением газов в животе. Из того, что он мне рассказал, этот пациент в данный момент принимает самые важные решения в своей жизни и вследствие этого испытывает всё большее нервное напряжение.

Гитлер к этому времени предварительно назначил на 1 декабря важное контрнаступление фон Рундштедта на западе.

Отношения между врачом и пациентом обострились. Фюрер повторил, что расстроен недавними интригами против Морелля. Доктор убеждал Гитлера выполнить его просьбы о переезде в жилые помещения. Не упуская возможности, Морелль также попросил Гитлера разрешить профессору Чаулу провести в Берлине полное рентгенологическое обследование его желудочно-кишечного тракта и желчного пузыря, а также сердца и легких. Помимо, возможно, искренней заботы, Морелля обеспокоило, что коллеги поднимут шум из-за того, что это не было сделано. Его подозрения были вполне обоснованы – и Брандт, и Хассельбах прокомментировали это предполагаемое упущение на своих послевоенных допросах.

9 ноября 1944 года

5.30. У фюрера вздут живот, он испытывает боль (больше справа от грудины). Причина: важное решение относительно определённых шагов, которые позже будут иметь самые серьёзные последствия и которые в настоящее время налагают на него огромное бремя беспокойства, что продлится ещё несколько недель. Я ввёл внутривенно юкодал и эупаверин, которые, как всегда, принесли немедленное облегчение от боли и судорог.

Фюрер работает в новом бункере (он приехал после полудня 8 ноября). Его спальные и рабочие помещения намного просторнее, чем в старом бункере, и здесь нет сквозняков. По утрам он работает в просторной приёмной с большими окнами и видом на леса и луга.

Фюрер, наконец, разрешил сделать рентгеновские снимки его желудочно-кишечного тракта и желчного пузыря, а также сердца и лёгких, если мы переедем в Берлин. Но он был не в восторге от того, чтобы одновременно исследовали содержимое его желудка, и спросил, не может ли фрау [Рут] Краузе прийти ещё раз, чтобы взять образцы крови и проверить осаждение, серологию и т.д.

10 ноября 1944 года Морелль сдал анализ мочи, который показал положительные показатели уробилина и билирубина, что он объяснил временной закупоркой кровотока из печени и желчного пузыря.

11 ноября 1944 года

Говорят, его вчерашнее чаепитие продолжалось до 04:30.

Видел его с 15:30 до 17:00. Вводил глюкозу внутривенно – не успел сделать первый укол, так моя рука немного дрогнула после известия о смерти брата. Затем я сделал внутримышечные уколы гомосерана, витамультина-кальция и прогинона форте. Я рассказал ему о смерти брата. Фюрер был встревожен, когда я говорил о поездке на запад, поскольку там очень опасно. Когда я предложил лететь самолётом, он сказал, что об этом не может быть и речи, поскольку вокруг орды вражеских истребителей. Когда я предложил ехать на машине, он сказал, что я не выдержу такого долгого путешествия, как бы я ни утверждал обратное. Что касается поездов, то на них нельзя положиться, поскольку расписание движения нарушено из-за воздушных налётов. Он сказал, что поговорит обо всём этом со своими людьми.

Он попросил меня договориться, чтобы доктор Вебер немедленно приехал и сделал уколы. Когда я предложил доктора Штумпфеггера, он возразил, что, возможно, он не так хорошо делает уколы, с чем мне было трудно согласиться, поскольку этот человек, в конце концов, хирург.

Брат Морелля Адольф умер в возрасте 61 года от эмболии мозга.

Морелль уехал в Берлин в тот же вечер, доктор Вебер должен был прибыть в "Волчье логово" на следующий день, но Гитлер, очевидно, вызвал его только 13 ноября. В журнале Хайнца Линге записано, что Вебер посещал фюрера следующим образом: 13 ноября в 15.45 и 18:00; 14 ноября в 01.45 и 13:00; 15 ноября в 12.25, 02.10, 13:15 и 23: 45. Собственные записи Вебера показывают, что он продолжал делать уколы, прописанные Гитлеру Мореллем – юкодал, эупаверин, гликоварин, гомосеран, витамультин, гликонорм.

После похорон брата в родном Трайз-Мюнценберге в полдень 13 ноября Морелль вернулся в штаб Гитлера в Растенбурге 3 дня спустя.

16 ноября 1944 года

Я вернулся сюда в полдень.

Слышал, что мой отъезд вызвал всеобщее недовольство, особенно среди господ военных. Но фюрер мне разрешил, и поскольку я предполагал, что в моё отсутствие рецидивов не будет, я решил отправиться в путь, поскольку ни сестра, ни жена не смогли бы присутствовать на похоронах, а 14-летнему мальчику