В тот самый момент, когда они перекладывали тело девушки на кровать, красноватый огонь, осветив горизонт, отразился в окнах их хижины. То горел замок Ла Мюр.

Женевьева и две ее дочери, Луизон и Антуанетта, две миловидные девчушки семнадцати и восемнадцати лет, хлопотали над Бланш, но тщетно – привести ее в сознание не удавалось. И все же они, как и Альбер, надеялись, что дочь барона де Ла Мюра все еще жива. Что сделать, дабы в этом убедиться?

– Может, мне сходить за Жаном Крепи, костоправом? – спросил Жером Брион.

– Сходите, сходите, отец, – живо ответил Альбер. – Я не осмеливался попросить об этом сейчас, посреди ночи, но…

– Ты не осмеливался! Скажешь тоже! Да ты и сам, малыш, ранен! У тебя вся голова в крови.

– Так и есть! – всплеснула руками Женевьева.

– Да пустяки все это! – промолвил паж. – Зацепило пулей. Там, в замке, голова немного побаливала, но сейчас боль ушла. Займемся лучше мадемуазель Бланш; я могу и подождать.

Все знают, кого раньше, да и сейчас тоже, называли в деревнях костоправом. Обычно это был какой-нибудь пастух, претендовавший на занятие медициной – медициной натуральной, в основе которой лежат свойства диких растений и лекарственных трав. Иногда, особенно в древности, к искусству костоправа он добавлял и немного колдовства… Что до местного костоправа, Жана Крепи, то он был славным человеком, услужливым и умным, вследствие чего к помощи дьявола не прибегал.

Альбер посоветовал отцу не говорить Жану Крепи, кому понадобились его услуги. Костоправ полагал, что его вызвали к одной из дочерей Жерома Бриона.

Тем не менее по дороге, видя огромное зарево там, где стоял замок, старик – а ему было семьдесят пять лет – с безотчетным беспокойством пробормотал:

– Но что там происходит? Что там могло случиться?

И, так же, как и он, выбежав из своих лачуг и глядя на мрачные отблески пожара, прочие жители деревни не без содрогания повторяли:

– Но что же происходит в замке? Неужто они так там гуляют, что решили его сжечь?

При виде лежащей на кровати безжизненной, окровавленной мадемуазель де Ла Мюр Жан Крепи вскрикнул от ужаса и печали. Он прекрасно ее знал, дочь барона де Ла Мюра! Впрочем, в деревне ее знали все!.. И он относился к ней с любовью – опять же, как и все. Она со всеми была добра и любезна!

– Ах, я так и думал, что в замке случилось что-то страшное! – проговорил он.

– Да, дядюшка Крепи, – сказал Альбер. – На Ла Мюр напал барон дез Адре… Замок в огне. Кроме меня и мадемуазель Бланш – если вы скажете, что она все еще жива – никто не выжил.

Без лишних вопросов – то было не время для разговоров, – костоправ приступил к осмотру девушки. Начал он с того, что поднес к ее губам небольшое зеркальце, которое всегда носил с собой для всякого рода опытов. Едва заметное облачко образовалось на поверхности стекла.

– Она еще жива! – сказал он.

У всех уже готов был вырваться крик радости, но Жан Крепи жестом остановил этот порыв:

– Никакого шума! И пусть кто-нибудь вскипятит воду! Скорее! И потом, здесь слишком много народу. Это мне мешает. Женевьева, вы одна останьтесь со мной. Остальные – за дверь! Если мне удастся спасти мадемуазель, вы ее еще увидите.

Перечить никто и не посмел, разве что Женевьева, по знаку Жерома, возразила:

– Но… Дело в том, что Альбер тоже ранен…

– Ничего-ничего, матушка, – пробормотал паж, – это подождет… всего лишь царапина…

– Черт возьми! – воскликнул костоправ. – Раз уж малый ходит, раз уж он говорит, с ним будет все в порядке. Мадемуазель – прежде всего. Несите воду, кипяток; мне нужно сделать настой из трав. И пусть никто не входит в комнату без моего разрешения!

Альбер, Жером Брион и Тартаро вышли в сад, тогда как костоправ принялся хлопотать над мадемуазель Бланш.

В течение получаса, который показался им вечностью, они прогуливались среди цветущих яблоневых деревьев, не произнося ни слова. Время от времени – как мы помним, ночь выдалась светлая – они обращали взоры к хижине, ожидая сигнала, который бы их позвал.

Позднее Женевьева Брион сказала сыну, что она едва не умерла от страха, когда Жан Крепи обнажил рану девушки. Ужасную рану чуть ниже правой груди!

После того как мадемуазель Бланш вонзила в себя кинжал и упала на пол, лезвие вышло из раны и, по счастливому стечению обстоятельств, кровь, скопившись у диафрагмы, образовала огромный сгусток, который воспрепятствовал кровотечению.

Жан Крепи этот сгусток удалять не стал; он ограничился тем, что наложил на рану нечто вроде припарки из трав и растений, смоченных в кипятке, после чего закрепил компресс с помощью широких лент, которыми он обмотал талию девушки.

То была картина, достойная кисти какого-нибудь великого художника – старик с простоватым, но в этот миг казавшимся таким благородным лицом, с бесконечной нежностью и стыдливостью касающийся своими иссохшими руками прекрасного тела, созданного для ласк Любви, тела, которое едва не забрала к себе Смерть!

Покончив с перевязкой, костоправ занялся выведением Бланш из обморочного состояния. Для этого, прежде всего, он разместил ее голову чуть ниже туловища, что должно было обеспечить приток крови в мозг, после чего слегка развел ее губы в стороны при помощи деревянной пластинки и влил ей в горло несколько капель наливки собственного производства, эффект которой не замедлил сказаться.

Бланш задышала свободнее, и вскоре щеки ее порозовели.

– Ну вот! – промолвил Жан Крепи. – А теперь, Женевьева, уложите голову мадемуазель на подушку. Вот так, хорошо! Прикройте ее одеялом, чтобы не замерзла.

– Но так она никогда не придет в себя, дядюшка Крепи!

– А нам и не нужно, чтобы она сейчас же пришла в себя. Она слишком слаба и нуждается в долгих часах сна. Видите – о! мое лекарство действует! – она уже вышла из обморока и теперь просто спит… Не волнуйтесь, мы ее выходим! Обязательно выходим, нашу дорогую! Старик Крепи еще на кое-что годен!

– На кое-что годен! О, дядюшка Крепи, да вы самый лучший из всех, кто живет на этой земле! Как, должно быть, хорошо обладать такими знаниями!

Старик улыбнулся не без тайной гордости, возможно, при этих восторженных словах крестьянки.

– Значит, – продолжала последняя, – теперь ей нужно только дать как следует выспаться?

– Да, только не отходите от нее; не оставляйте ее одну ни на минуту. Впрочем, я сам этим займусь, Женевьева; я здесь, и буду здесь, пока она не выздоровеет… Но что вы так на меня уставились? Что вас беспокоит? Ах, да, вспомнил! Ваш сын ранен, и вы хотите… Справедливо! Этот бедный малыш… Вероятно, это он и тот солдат, которого я видел у входа, принесли сюда мадемуазель Бланш.

– Да, дядюшка Крепи.

– Хорошо-хорошо! Сейчас мы осмотрим и его рану, а расскажет он мне все как-нибудь в другой раз. Оставайтесь здесь, Женевьева, никуда не уходите!