Призрак помолчал, собираясь с мыслями, и наконец продолжил.

– Все это не возымело бы никаких последствий, если бы не одно обстоятельство. Некоторые монологи обитателей вышеописанной печальной реальности показались Хебульриху смутно знакомыми. И даже вернувшись домой, он, как это часто бывает, пытался припомнить, где и при каких обстоятельствах их слышал. Ответ пришел сам собой, когда Хебульрих, увлекавшийся помимо прочего чтением, взял полистать один из своих любимых романов. Оказалось, что бессмысленные, но неподвластные чарам существа разговаривали фрагментами цитат из этой книги. И облик их, как теперь ясно понимал Хебульрих, вполне соответствовал описанию персонажей романа. Единственное разумное объяснение этих фактов не понравилось Хебульриху до такой степени, что он, по его собственному признанию, потратил немало времени и сил, убеждая себя, что такого быть не может. Однако его пытливый разум оказался сильнее желания закрыть глаза на неприятную правду. Хебульрих потратил не одну дюжину лет на проверку своей гипотезы, отыскал чуть ли не сотню недоосуществленных реальностей, в той или иной степени соотвтетвовавших известным ему романам, и наконец сообщил о результатах исследований на очередном заседании Клуба Странствий. Сказать, что его слушатели были глубоко шокированы, – значит не сказать ничего. И первым их желанием было во что бы то ни стало опровергнуть выводы Хебульриха. Однако, будучи людьми знающими и искушенными, они предпочли не спорить впустую, а проверить его гипотизу самолично. На это ушло всего около года: поскольку коллеги Хебульриха путешествовали по его следам, им не пришлось тратить время на поиски миров, в которых он успел побывать… Знаете, – неожиданно признался призрак, – мне очень жаль, что я не могу закурить. При жизни это занятие всегда меня успокаивало, а сейчас я очень взволнован и огорчен, словно бы только сегодня узнал все, о чем вам рассказываю, и еще не успел с этим примириться.

– Если хотите, я могу принести и уничтожить курительную трубку, – предложил я. – Возможно, тогде она окажется в вашем распоряжении, как книги?

– Мне это тоже пришло в голову, – улыбнулся Гюлли Ультеой. – Причем еще при жизни. Поэтому у меня есть несколько прекрасных трубок – а что толку, если невозможно разжиться табаком? В отличие от нас, книг и трубок, он просто сгорает, не оставляя следа, сколько заклинаний ни читай. А я-то в свое время так старался запастись призраком хорошего табака!

Я сочувственно развел руками. Чем тут поможешь. И осторожно напомнил:

– Вы так и не рассказали, что это была за гипотеза, которая так всех шокировала, что вам даже закурить хочется?

– Боюсь, тут вам все-таки придется призвать на помощь свое воображение, потому что последующие фрагменты записок Хебульриха Укумбийского утрачены задолго до появления нашей Незримой Библиотеки. Доподлинно известно лишь, что по его инициативе сперва в Куманском Халифате, а потом и в других государствах Уандука был принят закон, запрещающий записывать вымышленные истории и распространять эти записи. Сочинителям предлагали ограничиться устными пересказами. За ослушание писателю грозило пожизненное заключение среди собственных недовоплощенных фантазий; причем сам Хебульрих Укумбийский публично выразил согласие исполнить, при необходимости, скорбную обязанность палача и препроводить ослушников к месту наказания, поскольку больше заниматься этим было некому. Только очень могущественный колдун способен увести в иную реальность обычного человека, не предназначенного природой и судьбой для подобных путешествий. Не удивлюсь, если Хебульрих устроил для недовольных новыми порядками сочинителей несколько кратких познавательных экскурсий, поскольку доподлинно известно, что ни до, ни после принятия закона никто из них не протестовал против такого ущемления своих прав…

– Значит, «заключение среди собственных недовоплощенных фантазий», – задумчиво повторил я. – Ну и дела.

– Вы совершенно правы, эта формулировка в общих чертах проясняет чудовищную суть открытия Хебульриха Укумбийского. Он выяснил, что вымышленная реальность, запечатленная в письменных текстах, получает некоторое подобие физического воплощения, причем столь неполное и несовершенное, что такое существование мучительно как для нее самой, так и для ее отдельных фрагментов, которые, по предположению одного из современников Хебульриха, чувствуют себя подобно человеку, вынужденному на протяжении многих столетий видеть один и тот же сон и не иметь возможности ни проснуться, ни заснуть еще крепче, ни даже умереть, чтобы избавиться от бесконечно повторяющегося наваждения и самого себя.

– Какой ужас, – искренне сказал я.

– Совершенно с вами согласен. К счастью, закон, запрещающий записывать вымышленные истории, был принят незамедлительно; отдельно отмечу, что о поэмах в нем ничего не говорилось, равно как о мемуарах, жизнеописаниях и прочей документальной прозе. Зная обычную склонность законодателей перестраховываться, я предполагаю, что Хебульрих и его товарищи по клубу каким-то образом сумели получить доказательства, что ни поэзия, ни хроники реальных событий не имеют последствий, подобных описанным. Как это нередко происходит с законами, продиктованными не капризами правителей, а насущной необходимостью, запрет записывать вымышленные истории был принят последующими поколениями как естественное внутреннее ограничение, которое сродни инстинкту; во всяком случае, доподлинно известно, что романов в Уандуке с тех пор никогда не писали, вымышленные истории и поныне рассказывают только вслух, а желающих нарушить давным-давно забытый закон до сих пор не обнаруживалось, хотя палачей достаточно могущественных, чтобы осуществить предусмотренное наказание, там не осталось.

– А не может быть, что этот Хебульрих и его приятели просто всех разыграли? – с надеждой спросил я. – Поди поймай таких на вранье, если они еще и мастера иллюзий.

– Насколько я могу судить о тогдашних нравах и обычаях, такая шутка была бы вполне в их духе, – согласился призрак. – И мне по сердцу ваш оптимизм. Однако гораздо позже, уже у нас, в Соединенном Королевстве, появились новые подтверждения правоты Хебульриха Укумбийского.

– В конце правления Клакков? Когда здесь принялись сочинять романы?

– Совершенно верно. Многие выдающиеся историки литературы теперь задаются вопросом, почему эта традиция столь быстро угасла?

– Не только они, – вздохнул я. – И надо же было такому случиться, что шанс получить ответ появился у глубоко невежественного меня, а не у какого-нибудь достопочтенного профессора. Нет в мире справедливости.

– Разумеется, ее нет, – подтвердил призрак. – Об этом мы с вами сегодня уже говорили. Впрочем, невежество и образованность – понятия весьма относительные; люди склонны считать первое пороком и преувеличивать ценность последней. На самом деле современное образование вовсе не способствует развитию наиважнейшей для исследователя способности – оказаться в нужное время в нужном месте. У вас же она, похоже, врожденная.

– Пожалуй, – невольно улыбнулся я.

– Иногда этого, как видите, совершенно достаточно. А у современных ученых практически нет шансов получить доступ к нашей Незримой Библиотеке, где хранится единственный, специально для нас написанный и собственноручно уничтоженный автором в этом самом подвале экземпляр мемуаров Магистра Чьйольве Майтохчи, известного также под именами Белого Гостя и Лихого Ветра.