– Ты сказал, что никогда ничего не просишь. Там, на Большом Заяцком. – Нора оборачивается, потому что хочет видеть его глаза. – Почему?

– Однажды я пролил свою кровь на священные камни Большого Заяцкого, – нехотя отвечает Герман. – И с тех пор просить уже ничего не приходится. Приходится контролировать свои желания. Следить за тем, чтобы не пожелать слишком много или вообще лишнего.

– Зачем ты это сделал?

– Чтобы открыть канал.

– О!..

– Ты же, наверное, знаешь, что кровь издавна считается одной из трех сакральных субстанций живого тела. Другие две – молоко и семя. Семя – символ мужественности, завоевания и разрушения. Молоко – символ женственности и созидания. Что касается крови, то там разницы между мужским и женским нет. У многих народов братские узы символически скреплялись кровью.

Со своей фирменной полуулыбкой он закатывает рукав, демонстрируя тонкую белую полоску шрама на внутренней стороне предплечья, и Нора вспоминает, что видела у Леонида такой же.

– А тебе приходилось пить человеческую кровь?

– Так, чтобы передо мной стоял стакан с кровью, и я из него понемногу отхлебывал – нет. А вот почувствовать на губах вкус крови того, кого любишь… – Герман обнимает ее, прижимает к себе, не спуская глаз с ее лица, и этот проникновенный взгляд говорит ей то, чего не выразишь словами. – Иногда это бывает необходимо.

– Послушай. Когда вы дрались вчера… я видела… – Прикусив губу, она умолкает, чтобы найти подходящие слова, но Герман коротко кивает, избавляя ее от мучений. – Что это было? – продолжает Нора. – Оно действительно помогло Леониду? И позже тебе.

– Высокая концентрация энергии, быть может? Ведь что такое боги, если вдуматься?

– Но это сделал ты? Или ты просто позвал, и оно пришло?

– Не знаю. В смысле знаю, что не звал, во всяком случае так, как призывают богов или духов стихий, но поскольку канал открыт…

– Леонид тоже проливал свою кровь на священные камни?

– Да. Я сказал ему, чтобы он это сделал, и он сделал.

– А где была я в это время?

– Шла за мной.

Ах, ну да. Леонид шел последним по лабиринту. И вообще всю дорогу тормозил и отставал. А она была слишком увлечена осмотром достопримечательностей, чтобы обращать внимание еще и на него.

– Как ты думаешь, Герман… – Она снова делает паузу, чтобы сформулировать мысль. – Кто-нибудь еще, кроме тебя и меня, видел это… эту… сущность? Энергетическую, если угодно.

– Думаю, нет. – Некоторое время он молчит, нахмурив брови. Вспоминает выкрики Фаины? Да, она видела его позу, его лицо, искаженное религиозным (очень может быть) экстазом, но не обязательно видела то, что проникло в «мир сей», наш привычный мир, через открывшийся канал. И остальные тоже. – Если бы кто-то что-то видел, сейчас весь колхоз только об этом бы и трындел.

– Значит, видели только мы втроем? Ты, я и Леонид?

– Я не знаю, что видел Леонид. Мы это не обсуждали.

– Но что-то видел? Или чувствовал?

– Да.

– Так вот у меня к тебе вопрос, друид. Может ли быть, что мы втроем образовали круг, колесо… ну, что происходит во время магических ритуалов… словом, образовали некую систему, где желания и стремления одного – каждого из нас – усиливает само присутствие двух других. А в случае совпадения желаний…

Герман затыкает ей рот поцелуем. Настойчивым и нежным. На губах у него подсохшие кровавые корочки, которые то и дело трескаются, вновь начиная кровоточить, поэтому поцелуй получается горько-соленым.

…почувствовать на губах вкус крови того, кого любишь…

Он не хочет, чтобы она говорила об этом вслух, но думать-то ей никто не помешает! Мужчины пролили свою кровь на камни языческого святилища, и с одним из этих мужчин она обменялась кровью и спермой. А еще – о господи, надо же было такое забыть! – споткнулась в одном месте, инстинктивно выставила руки вперед и ободрала кожу на среднем пальце и на мизинце об один из дольменов. Пустяк, но несколько капель крови осталось на камне.

Нора замирает в объятиях Германа. По затылку разбегаются мурашки и возникает то самое ощущение, о котором говорят «волосы шевелятся на голове».

Он разжимает руки.

– Что такое? Моя кровь попала в рот? Неприятно?

– Приятно.

– Если бы мы с тобой сейчас начали сравнивать наши видения… назовем это так… то наверняка бы выяснилось, что видели мы не совсем одно и тоже. Точнее, совсем не одно и то же. Вспомни, как художники рисуют драконов. Сколько художников, только и драконов, правда? – С отрешенным видом он смотрит на горизонт. Студеная вода Белого моря блещет под солнцем, как сталь. – Все можно объяснить, Нора. Подтянуть аргументы, не одни, так другие. Унять тревогу, порожденную непониманием и ощущением неопределенности, неизвестности, непредсказуемости. Но будет ли это объяснение истинным?

Медленно они идут по берегу мимо пустующих, заброшенных строений Новой Сосновки к ухоженным и обитаемым. Обитаемые (в прошлом жилища монахов, а ныне – сборщиков ламинарии) производят такое же завораживающее впечатление, как необитаемые. Похожее возникает во время просмотра кадров из фильма о подводном мире, или о каких-нибудь малоизвестных государствах, затерянных в Гималаях, вроде Мустанга и Бутана. С одной стороны, знаешь, что все это находится на твоей родной планете Земля, но с другой, до конца не веришь.

Герман рассказывает, что от Новой Сосновки всего навсего десять километров по сухой, ровной дороге до Реболды, где в сезон также проживают сборщики водорослей. А от Реболды, по предварительной договоренности с Соловецкой турбазой и островным Советом, возможна экскурсия через пролив Анзерская салма на остров Анзерский, где находится самая высокая гора Соловецкого архипелага… разумеется, Голгофа.

– Как удалось Аркадию отстроить свой реабилитационный центр? От поселка Соловецкий до Новой Сосновки не доедет ни один грузовик. Просто не проберется. Как сюда доставляли строительные материалы? Строительную технику?

– Часть по воздуху, часть по морю.

– Но вертолетам нужна площадка, морским судам – причал.

– Причал здесь есть. Неужели ты думаешь, что его нельзя реконструировать, а по окончании строительства вернуть в первоначальный вид? Почитай про военные строительные технологии. Про временные мосты, переправы и дороги, например. Я вполне допускаю, что среди тех, кто был заинтересован в строительстве фермы, имеются и военные инженеры, и просто большие чины.

Большие чины. Большие люди. Ну да, такие дела на ровном месте не делаются, и Герман, скорее всего, прав.

В сумерках она полулежит в кресле-качалке на террасе Белого дома и, вяло отбиваясь от комаров, ожидает Германа. Он предупредил sms-кой, что скоро придет. Над высоким густым кустарником, клумбами, садовыми дорожками носятся стремительно и бесшумно летучие мыши. Дневные птицы уже умолкли, ночные еще не начали свой концерт. Тишина. Хвойный воздух прозрачен и