До меня вновь донесся голос Марка:

– …а затем отец сказал мне, что они нашли ее.

Ванда положила ладонь в перчатке на руку Марка.

– Ох, наверное, это было ужасно для тебя.

– Да. – Он вытер мокрый нос, оставив на рукаве сопливый след. – Ух. Простите. Я что-то совсем расклеился.

– Тебе позволительно расклеиться, Марк.

– Отец попросил их держать язык за зубами. Не рассказывать ничего газетчикам. У меня есть координаты того места, где она лежит.

– А похоже на то, что она взяла вершину? – спросила Ванда.

Паническая атака начала меня отпускать. Я снова мог говорить.

– А какая теперь разница? Она ведь умерла. – Прозвучало это резче, чем мне хотелось.

– Это означало бы, что она стала первой женщиной, которая взошла на Эверест без кислорода, – с некоторым вызовом произнесла Ванда. – Сейчас такой женщиной считается Стефани Вебер. Она взошла на вершину без кислородной маски на год позже, в девяносто шестом. Но да, попытку Джульет засчитали бы только в том случае, если бы она сумела спуститься.

Холодная липкая рука снова сжимала мне шею. Прекрати.

– Никто не знает, взяла ли она вершину, – вздохнул Марк. – Сейчас уже сказать невозможно. Судя по положению ее тела, скорее всего, она сорвалась с Третьей или Второй ступени и скатилась в углубление, где собирался снег. Упасть она могла как при подъеме, так и при спуске. Они сфотографировали ее, – он судорожно сглотнул, – но отец не показал мне эти снимки.

– Она здорово натерпелась от газетчиков при жизни, верно, Марк? – сказала Ванда.

– Да. Мама не пользовалась кислородом, но некоторые считали, что с ее стороны было эгоистично подвергать себя лишнему риску, в особенности… в особенности из-за того, что она мать. Она испытывала сильное давление. – Голос его снова стал унылым и монотонным. – Вот почему я здесь. Я хочу найти ее и, может быть… ну, не знаю, попрощаться что ли. Это просто… – Он пожал плечами, и незаконченная фраза повисла в воздухе.

– Так ты не собираешься подниматься на вершину?

– Нет. Просто хочу найти Джульет. – Он стал говорить «Джульет» вместо «мама», явно пытаясь дистанцироваться от нее. – Вот почему Тадеуш взял меня в команду, хотя у меня нет опыта высокогорных восхождений или таких достижений, как у тебя, Саймон.

Я внутренне заерзал и поморщился.

Ванда едва слышно что-то произнесла.

– Что? – переспросил я.

Она проигнорировала меня.

– Конечно, я должна была догадаться. Тадеуш ведь много лет работал на Джо Дэвиса на этой стороне горы. Он наверняка знал твою мать.

– Да. Он был проводником той экспедиции в девяносто пятом. Я считаю… я думаю, он разрешил мне присоединиться к команде, потому что был знаком с ней лично. Он понимает, что я хочу сделать. С ним непросто договариваться, согласны? – Тут он слишком мягко выразился. Я взглянул на Ванду. Она, Ирени и Тадеуш были жесткими ребятами. – Как бы там ни было, Тадеуш сказал, что я пойду со всеми до Лагеря III, а потом траверсом спущусь от Выходных Трещин, вместо того чтобы идти к вершине.

Лагерь III. Последняя остановка украинцев Тьерри. Внутри у меня всё опять затрепетало, и я снова прикусил себе щеку.

– Ты пойдешь один, Марк? – спросила Ванда.

– Нет. Тадеуш собирается послать со мной Мингму или Дордже. Я… Это не… – Марк поднял глаза. – Извините, – чопорно произнес он, – но, думаю, меня сейчас стошнит. – Он встал и спешно выскочил из палатки.

Ванда заговорила только тогда, когда он уже не мог нас слышать.

– Мне его очень жаль.

– Да. Мне тоже. Ему было всего десять, когда умерла его мама. – Мне было столько же, когда скончался отец. – Для ребенка это должно было стать большим ударом.

– Бедняга Марк.

– Да. – Я заерзал на стуле; после панической атаки меня всё еще мутило.

Тут я хочу кое-что пояснить. Когда Марк рассказал мне о своей матери, у меня сразу могла возникнуть мысль: «Опаньки, запасной вариант с трупом на случай, если с украинцами Тьерри не прокатит». Но не возникла: даже я не настолько примитивен. Я готов признать, что история Марка увлекла меня; готов признать, что она дала мне прекрасный повод для контакта с Вандой. Но такого цинизма я за собой не признаю.

Через день после того, как Марк излил нам душу, Ванда предложила дать ему урок подъема на ледник, чтобы он мог улучшить свою технику, пока мы не ушли к точке «надень „кошки“» и дальше, на Северное седло. Я планировал присоединиться к ним – прошло уже девять лет с тех пор, как я в последний раз поднимался по льду, и я готов был принять всю помощь, какую только предлагали, – но ночью у меня снова расстроился желудок. Не буду вдаваться в подробности, насколько это ужасно – болеть подобным образом на высоте, упомяну только, что наступил такой момент, когда я всерьез хотел обделаться, не вылезая из теплого спального мешка. Не думаю, что и на этот раз я съел что-то не то, просто мое тело взбунтовалось против высоты. Среди нас многие страдали от сильной тошноты.

Они готовились выходить, а я с угрюмым видом валялся в спальном мешке. Перед уходом Марк сунул голову в мою палатку. Он всё еще был похож на пятнадцатилетнего подростка, страдающего от жестокого похмелья, но казался уже более счастливым и живым, чем обычно, как будто, признавшись в истинных целях восхождения, облегчил свою ношу.

– Принести тебе что-нибудь, пока мы не ушли, Саймон?

– Неплохо бы новенькую пищеварительную систему.

– Ха! Кстати, я дочитал «Благие знамения». Можешь взять, если хочешь.

– Спасибо. Может, чуть позже, когда не буду чувствовать себя при смерти.

Скучающий и несчастный, я через полчаса после их ухода забрался к нему в палатку. Я уговаривал себя, что Марк не станет возражать, если я возьму у него что-нибудь почитать, – он ведь сам мне это предлагал, верно? – но на самом деле мне было любопытно взглянуть на его жилье и обстановку. Как я и предполагал, у него в палатке, как и у Ванды, царил полный порядок: его книги, нашлемный фонарь, бутылки для воды и мочи были распределены по боковым карманам, а одежда скатана и уложена в рюкзак, как будто он постоянно был готов к спешному бегству. Я уже собирался уходить, когда заметил уголок записной книжки в твердом переплете, который торчал из-под его спального коврика. Еще раз убедившись, что никто из наших не шатается поблизости, я вытащил ее оттуда. Она была обернута в целлофан, обложка из «чертовой кожи» в некоторых местах протерлась так, что под ней виднелась белая основа. Сначала я решил, что это дневник Марка, и, признаюсь, мне стало любопытно взглянуть, написал ли он что-нибудь обо мне. Пообещав себе, что я только мельком загляну туда, я сел на его коврик и быстро пролистал записную книжку; меня сразу поразил легкий кружевной почерк и энергично, даже яростно зачеркнутые абзацы. Последние две страницы были вырваны с корнем, и из переплета торчали лишь лохматые обрывки бумаги.