В три часа ночи она добирается до континентального шельфа – контуры освещены огнями рыболовных судов, огромной дугой огней, конца не видно, тянется на юго-восток к Бильбао, на север к ирландскому побережью. По радио переговариваются рыбаки; Мод меняет курс, идет между двух лодок, сжимает зубы, предчувствуя, как «Киносура» вот-вот застрянет в штриховке неводов. Проходит рыбаков, оставляет их позади, и эхолот в кокпите показывает уже не сто метров, а триста, пятьсот, а затем, перейдя к величинам неизмеримым и неотображаемым, внезапно пустеет экраном.

Разглядев первые вспышки дня, Мод идет спать – не в «гроб», поскольку боится не проснуться, а на банку в кокпите с подветренного борта, головой на бархатной думке с вышивкой «Киносура» – эти думки Тимова мать подарила им на Рождество через год после покупки яхты. Мод спит час, встает проверить курс, идет на палубу сменить галс, возвращается и спит еще час на другой банке, на такой же думке.

В середине дня она переупаковывает припасы. Свежие продукты уже пахнут лодками, лодочным нутром. Работает радио, тестовый крикетный матч на «Овале», комментаторы острят касательно костюмов друг друга. А в начале седьмого она видит свой бретонский буй, сначала невооруженным глазом – черный штырь вдалеке, впереди по правой скуле, – затем в бинокль – черно-желтый буй с кольцом огней на верхушке, море за ним окутано тенью.

Она отмечает свое место на карте – точка в кружке. Делает сэндвич, варит кофе, плещет в кофе рому. Ром – в честь праздника, потому что она вздохнула с облегчением, слегка изумлена, что отыскала этот буй, который не больше семейного седана, стоит тут торчком, на привязи, на маковке зеленой горы воды. Мод с кофейной кружкой идет в кокпит. Во рту вкус рома, в памяти – прикосновение крановщика, его запах, его словечки («чудесненько», «приветик», «бляха-муха»). И та ночь на стоянке посреди реки, лишившаяся руля и ветрил, и как (сама себя почти не видя на палубе) Мод на цыпочках ушла из гавани сквозь сгущавшийся туман, а на полпути к Фои, забежав в гальюн, увидела след его спермы в складке трусов, в собственной складке и подумала: а вдруг? – и решила тотчас, со всей уверенностью, на какую была способна перед лицом подобного безрассудства, что он не прорастет, не может в ней прорасти.

Месячные должны прийти на следующей неделе, однако не придут – отсутствие сокровенных приливов, которых она почти не замечала, пока они не прекратились. Она снова останется суха, суха как камень, и это безмолвие иного рода, будто внутри потрясенно замерли стрелки часов, найденных на месте катастрофы.

(Когда месячные пришли в первый раз, мать оставила у нее в изножье скатку пакетов, какие раскладывают в дешевых гостиницах и самолетных туалетах, – выбрасывать то, что нельзя спустить в унитаз. И заламинированную газетную вырезку про забеременевших подростков, с картинкой, где девочки сидят в каких-то детских яслях, улыбаются, как фламандские мадонны на картинах старых мастеров в рамах с резными дикими цветами.)

Мод задает новый курс, чуть западнее прежнего. Следующий ориентир – воды в двадцати морских милях от Азорских островов, у побережья Терсейры. Она туда зайдет – на Терсейру или на Фаял, – только если придется, если с яхтой будут нелады. Если нет, пойдет дальше, спустится где-то на широту Сенегала, а затем через Атлантику, к цели, в свой порт назначения…

Мужчине на тендере она ответила просто «на запад», но всё на свете чем ближе, тем конкретнее, и хочешь не хочешь, рано или поздно «западу» нужно присвоить имя, координаты. Вечерами на верфи и на речной стоянке она допоздна вышагивала циркулем по картам, по морю, точно лозоходец, и раз за разом останавливалась в нерешительности посреди Атлантики. Соединенные Штаты она вычеркнула – нет визы и неохота объясняться с министерством внутренней безопасности. Несколько раз она летала в штаб-квартиру «Феннимана» в Орландо и знает, что американские таможенники – молодые ребята, которым только бы в категорию тебя впихнуть, а узких строчек всех их анкет не хватит, чтобы изложить историю Мод (сколько их, ей подобных? Сколько их – сегодня, вчера, всегда, – чьи дела и цели объяснишь разве что песней?).

Возможно, Куба – на Кубу через Бермуды. Затем двинуться к югу, к Наветренным Антильским островам. Или в Мексику? Мексику она не вычеркнула. В ящике над штурманским столиком лежит справочник океанских портов (толщиной и весом – как ее прежние учебники по биологии). Она отыщет себе порт. Она не уплывет за край света. Ларго-дель-Сур, остров Ваш, Монтего-Бей. Больше всего манят места, не поддающиеся воображению. Вот, к примеру, какой-то Прогресо на побережье Юкатана, где, похоже, нет ничего, Адмиралтейство не нашло больше ничегошеньки интересного. Точка у края горчичной желтизны, на карте морей обозначающей сушу. Точка, а рядом лиловое пятно – это маяк. Какое-то поселение неподалеку от банки Кампече. Шут его знает, чего эти поселенцы добивались.

День за днем – сама себе дает поручения, что-то моет и чистит, ест стоя на камбузе. Ночами – убывает луна, серебрится кильватерная струя, море светится зеленью. Поспать час, полчаса, открыть глаза – а вокруг то же, что было, когда закрывала.

Она теперь ходит в шортах и рубахе, голые ноги коричневеют и покрываются синяками. Волосы светлеют, темнеет лицо. На кистях трещинки, разъеденные солью.

Рано утром на десятый день яхта будит ее новым галсом, новым шумом. Над морем идет фронт, и Мод выбирается на палубу, одной рукой дергая язычок молнии на куртке, другой цепляясь за тени. В кокпите набрасывает капюшон – его тотчас сдувает. Яхте незачем сражаться, но, понаблюдав – форштевень таранит зыбь, лицо исполосовано всплесками морской воды, – Мод убирает стаксель примерно наполовину, влезает в страховочную обвязку, пристегивается и идет к мачте, травит грота-фал, «лейзи-джеками» берет два рифа. Лодка замедляется, смирнеет. Днем Мод, пожалуй, предоставила бы ей лететь стремглав, но на часах половина четвертого утра, хочется назад в кают-компанию.

Никаких огней, кроме собственных. Мод двое суток не встречала других судов. Проходя мимо эхолота, она тычет в него лучом фонарика, пальцем отирает влагу. Экран, конечно, пуст, но, по карте судя, под яхтой больше пяти километров воды.

Проходит в среднем по девяносто морских миль в день, с полудня до полудня. Закрывая глаза, видит лишь море, неустанное его движение, не резкое и не плавное, не прочь от и не вперед к – зрелище, не обремененное ни малейшим подобием смысла.

Сорок градусов северной широты, двадцать четыре градуса западной долготы. По прикидкам Мод, до острова Терсейра полтора дня пути. Ближе к полудню она сидит, курит с подветренной стороны мачты, и тут в тридцати, сорока метрах от яхты из воды взмывает перистый фонтан. Глянцевитая спина, плавник, затем лишь пятно воды, что кипит, успокаивается. Мод встает, одной рукой держась за мачту, взглядом обводит море. И опять! Десятью метрами ближе, из-под воды как будто паровой гудок затонувшей фабрики, распадается в воздухе фонтан, перекатывается исполинская спина. Двое, кажется, – не меньше двух. Если всплывет под яхтой, яхте конец. Мод косится на оранжевый контейнер спасательного плота, воображает экстренный рюкзак у «гроба». Понимают они, что здесь она? Слышат яхту, видят?