— Чертовски уродливая штука, правда?

Марши был вынужден согласиться.

— Да, и я прошу прощения, но…

— Но ничего подобного, — твердо перебил Джон, глядя Марши прямо в глаза. — Может, с такой рукой мне и не стать ювелиром, но как по мне, так она прекрасна! Вы можете себе представить, как это здорово — снова держать чашку? Снова пользоваться компом? — На иссушенном лице появилась лукавая усмешка. — Черт меня побери, док, вы знаете, как приятно высморкаться, когда хочется?

— Ну, слыхал, — ответил Марши, пытаясь сохранить серьезность на лице, но попытка провалилась.

— Потрясающее ощущение, — заверил его Джон. Лицо его стало серьезным, и проявилось что-то от его энергичной целеустремленности, которая почти всегда пряталась за добродушной ухмылкой.

— Когда вы прилетели, у меня только и был, что большой ком на конце руки. Он настолько болел, что я подумывал сунуть его в плавильню, чтобы избавиться. Если это меня убьет, я был на это согласен. Но я этого не сделал, и теперь я рад. Боль прошла. Я могу касаться, держать, ощущать. Я даже Салли поймал за задницу и снова почувствовал себя вроде как мужчиной.

Он торчащим пальцем постучал Марши по груди.

— Когда вы сняли с нашей спины Кулака, я вроде как проснулся, огляделся и решил, что могу что-то сделать в этой ситуации. Начать кое-что исправлять. Ну вот, этим я и занялся. Но я даже и думать не думал, что с моей рукой удастся что-то сделать. И был готов мириться с тем, что изменить нельзя.

Он понизил голос.

— Но вы на нее посмотрели и увидели что-то, чего я не видел. Увидели, что ее можно сделать получше. Может, я бы и сам это увидел, но я смирился с тем, что она такая, как есть, и до меня просто не доходило, что об этом можно думать по-другому.

Он опустил руку.

— И из этого следует некоторый вывод, — сказал он, глядя с ожиданием в лицо Марши.

— Из этого следует, что вы ни черта не знаете о восстановительной хирургии, Джон, — ответил Марши, намеренно игнорируя смысл.

По лицу Халена пробежала тень разочарования, потом он улыбнулся и пожал плечами.

— Уж это точно. — Он выбрался из-за стола, опираясь на здоровую ногу.

Марши подал ему костыль и провел до двери клиники.

— Кстати, — сказал Джон с притворным безразличием, — с Ангелом вы перед отлетом прощаться будете?

Марши ожидал, что рано или поздно этот вопрос будет задан. Хален с самого начала был необычно заинтересован его взаимоотношениями с Ангелом. Хотя таковых вроде бы и не было.

— Да, — коротко ответил он. — А вы продолжайте разрабатывать руку. И принимайте кальцинстрейт для образования костной массы.

— Другими словами, не лезь не в свое дело. — Улыбка Халена обезоруживала. — Что ж, я понимаю намеки, если уж вы не хотите их понимать. — Он проковылял к шлюзу. — Извините, если не туда полез.

— Важнее, — сказал ему в спину Марши, — чтобы вы с Салли не лезли не туда.

Джон оперся на костыль и обернулся, скалясь во весь рот.

— Тут уж будьте покойны, док! Я собираюсь полезть как раз туда — если еще не забыл как!

Он на прощание помахал лишенной кисти рукой и вышел из шлюза, подпрыгивая на костыле.

Марши отошел к консоли, встроенной в стену клиники, покачивая в изумлении головой. Потом сел и перестал улыбаться.

— Обновление данных, история болезни Джона Халена.

— Готов, — ответил комп.

— Хален набирает силу и подвижность пальцев быстрее, чем я ожидал. — Видно хотя бы по тому, что он ущипнул Салли. Да уж!

— Как отмечено выше, все обитатели Ананке страдают сильной декальцинацией, вызванной неадекватным питанием и низким уровнем гравитации. В случае Халена мне пришлось перераспределять кости с целью восстановления функций. Для повышения плотности костной ткани назначен кальцинстрейт. При существующей скорости роста в течение следующей недели у меня появится возможность выращивания второго ряда фаланг…

Он остановился, поняв, что сказал. На следующей неделе его уже здесь не будет. Он об этом не то чтобы забыл, а просто какая-то предательская часть сознания принимала как должное, что он закончит работу, которую начал.

Но этого не будет. Медуправление снова возвращало его в график. Ему заявили, что он уже достаточно долго отсутствует.

Он полагал, что они там, в управлении, правы. Дополнительная неделя даст ему возможность вырастить у Джона суставы пальцев, но сделать все, что здесь нужно, он все равно не успеет. Тут года не хватит. Эта работа на всю жизнь.

И это не то чтобы он их бросил. Медуправление его заверило, что вскоре будут присланы вся необходимая медпомощь, лекарства и аппаратура. До того он все равно мало что может сделать. Его крохотная клиника на корабле никогда не была рассчитана на большее, чем оказание небольшой срочной помощи при перевозке одиночного пациента.

И лекарства у него почти все кончились. Небольшой банк тканевых культур использован до конца, и нет аппаратуры, чтобы вырастить еще. Органов для трансплантации нет — даже таких обыкновенных, как глаза, печень, сердце и почки, и временных протезов тоже нет. Запросы по каналам Медуправления к госпиталям и клиникам околоюлитерианского пространства не дали пока ничего. Даже сожалений.

Срочная работа закончилась. Ситуацию он стабилизировал. Не осталось ничего, что не может быть сделано другими.

— Последнее предложение вычеркнуть, — буркнул он. — Продолжение: по моему мнению, частично восстановленная рука Халена нуждается лишь в пластической и ортопедической хирургии, хотя может выясниться, что более правильные с косметической точки зрения результаты дала бы полная ампутация и замена. Как бы то ни было, я думаю, он откажется от такого предложения. Такая реакция не является нерациональной или невротической; у него просто существует, гм, сентиментальная привязанность к этой руке. Конец обновления. — Пусть сами решают. — Закрыть файл.

Так, он для своего пациента сделал все, что мог. Что Джону и его людям теперь нужно — это хорошо экипированная группа специалистов. Когда прибудут люди из Медуправления, население Ананке окажется в хороших руках. Лучших из возможных.

Как и всегда, пациент, к которому его посылают, получит лучшую медицинскую помощь. На Ананке теперь бергманский хирург уже на самом деле не нужен, а тому пациенту, к которому его посылают, необходим.

Так почему же этот отлет вызывает такое чувство вины? И одновременно — такое облегчение? И чувство вины за это облегчение, и…

— А, мать его так! — буркнул он, наклоняясь открыть ящичек чуть выше уровня глаз. Почти минуту он смотрел на содержимое ящичка, прежде чем его вытащить.

Только одну — и все.

Он поставил бутылку водки на стол, рядом с ней рюмку. Портрет-натюрморт его жизни до Ананке.