Долго не мог я прийти в себя. Вот как, значит. Вся эта экспедиция затеяна только для того, чтобы…

Не знаю, чего было больше в моих беспорядочных мыслях — растерянности или злости.

А, так вы ждёте не дождётесь, чтобы сын венерианских примаров выкинул что-нибудь. Ну, хорошо же!..

Робин преспокойно спал, ровно дыша, этот абсолютно уравновешенный землянин, эталон спокойствия и благоразумия. Я растолкал его и сказал:

— Отдери свои датчики и выкинь в утилизатор.

— А что, эксперимент окончен? — спросил он живо.

— Нет. Но твои датчики им не нужны. Это маскировка. Или, может, для эталона…

Тут я осёкся. Мне вдруг пришло в голову, что проклятые приборы могут записать разговор.

— Так что? — спросил Робин. — Отклеивать датчики?

— Нет. Я пошутил.

— Из всех твоих шуток эта — самая неудачная, — недовольно сказал Робин, перевернулся на другой бок и тут же заснул.

А я сидел в кресле, пытаясь привести мысли в порядок и выработать план действий.

Прошло, наверное, около часа. Робин проснулся, зевнул.

— Кто здесь? — спросил он. — Ты, Улисс?

— Да. — Я сосредоточился и послал менто: «Помоги мне завтра».

— Повтори, — тихо сказал он.

Я повторил и добавил: «Ни о чём не спрашивай. Только помоги».

— Ладно, — сказал Робин.

Утром следующего дня (если я не ошибался в своих расчётах времени) я засел в рубке и принялся постукивать по тем трубопроводам, которые могли провести звук в каюты психологов. Вскоре в рубке появился Баумгартен.

— В чем дело, пилоты? — спросил он. — Какой-то стук.

— Ничего, — сказал я. — Регламентный осмотр корабля.

Начало было хорошее. Потом мы с Робином направились в кольцевой коридор. Я знал, что Баумгартен следует за нами. Я нащупал лючок дистрибутора, с треском открыл его и позвякал в шахте ключом. Робин, должно быть, понял, какую игру я затеял. Он спросил:

— Ну как?

— Примерно двадцать восемь, — сказал я.

— Это ещё ничего. Только бы не тридцать.

Умница! Лучшего напарника у меня никогда в жизни не будет.

— Что всё-таки происходит? — спросил Баумгартен.

— Регламентный осмотр корабля, — ответил я ровным голосом.

— Какой может быть осмотр в темноте? — раздался голос Михайлова.

Ага, он тоже здесь. Отлично. Я не ответил, только посвистел, как бы в раздумье. В условиях сенсорной депривации свист звучит особенно зловеще.

— Пойдём дальше? — сказал Робин.

— Да.

— Может, зажечь фонарик? — услышали мы тихий голос Нагаты.

— Прошу пассажиров разойтись по каютам, — сказал я.

Разумеется, они не разошлись по каютам. Они шли за нами, тревожно прислушиваясь к звяканью открываемых люков и нашим отрывочным и непонятным им замечаниям. Раза два я почти нечаянно натыкался на кого-то из психологов. Потом мы пошли обратно в рубку.

— Одну минутку, Улисс, — окликнул Михайлов. — Мы должны знать, что делается на корабле, и я прошу…

— Занимайтесь своим делом, — сказал я таким тоном, каким ответил бы на вопрос случайного пассажира капитан работоргового парусника, только что застреливший пару матросов.

Мы скрылись в рубке. Время от времени я постукивал по магистралям. К обеду вышел один Робин, и, конечно, психологи не сумели у него ничего выведать.

Так продолжалось и на следующий день. Тревога нарастала, это чувствовалось по многим признакам. В каюте Баумгартена шёл какой-то бурный разговор. Робин приносил мне брикеты в рубку.

Прошло ещё несколько дней. Я лазал впотьмах по кораблю, стучал и свистел и уклонялся от объяснений. Рискованную игру я затеял, но теперь уж отступать было некуда. Не знаю, как там с нарастанием эгоизма, но упрямство моё нарастало, это точно. Решалось нечто очень важное для меня. Я пробовал рассуждать хладнокровно. Я понимал, что они по-своему правы: с Венеры их выжили, исследовать примарских потомков, живущих на Земле, бессмысленно, я — единственный сын примаров, которого можно было вытащить на венерианскую орбиту. Но дело-то в том, что я не хотел быть объектом исследования. И если уж говорить всю правду, боялся этого.

Надо было доводить игру до конца.

Таинственные осмотры корабля, обрывочные замечания, которые роняли мы с Робином, делали своё дело. У психологов создалось впечатление, что на корабле неладно и мы пытаемся принять какие-то меры. Психологи нервничали. Я знал со слов Робина, что Нагата потребовал прекратить эксперимент, что даже Баумгартен колеблется и только Михайлов был непоколебим. Михайлову приходилось хуже других, у него явно развивалась мания преследования, но он держался стойко — это вызывало уважение.

Я сидел в рубке и мысленно уточнял, в какой точке орбиты мы находимся, наше положение в пространстве относительно Земли. Мы с Робином ежедневно занимались этой умственной гимнастикой, требовавшей гигантского напряжения. Включить бы систему ориентации, взять несколько радиопеленгов, чтобы проверить расчёты…

Я вздрогнул от резкого стука в дверь. Это был Баумгартен. Я услышал его голос откуда-то сверху: должно быть, он, войдя, не удержался за поручни и плавал теперь по рубке. Он произнёс немецкую фразу, которой я не понял. Наверно, чертыхался. Потом он ухватился за спинку моего кресла, я ощутил на затылке его частое дыхание.

— Ну, так, — сказал Баумгартен. — Ввиду некоторых обстоятельств мы решили прекратить эксперимент.

Меня охватило волнение. Никогда и никто не решался на такую штуку, какую я задумал. Но мне это было просто необходимо…

— Эксперимент закончен, — повторил Баумгартен без обычной своей торжественности. — Можно распломбировать приборы и сходить с орбиты.

— Хорошо, — сказал я. — Робин, включи, пожалуйста, свет.

Робин оповестил по внутренней связи Михайлова и Нагату, предложил зажмурить глаза. Вспыхнул свет. Робин включил только один плафон над дверью, но всё равно, даже и сквозь плотно закрытые веки свет больно полоснул по глазам.

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, было лицо Робина, обросшее бородой. Он смотрел на меня испытующе, и я послал ему менто: «Ни о чём не спрашивай».

Прежде всего мы отодрали от себя датчики. Теперь я почувствовал прилив уверенности — как будто раньше эти проклятые датчики сковывали меня. Я снова представил себе наше положение в пространстве. Если в расчётах и была ошибка, то самая незначительная.

— Приготовиться к старту! — Моя команда прозвучала громче, нежели нужно.

Робин предложил пассажирам занять места в амортизаторах. Баумгартен не пожелал уходить из рубки и уселся в запасное кресло. Я не возражал. Это как раз соответствовало моему плану.