в одной из многочисленных школ, разбросанных по всему Ниппон. Встав рядом со стариком с цепким взглядом, Ютака внимательно слушал, изредка переспрашивая:

– Раньше не видели?.. В дорогом костюме?.. Собственная катана? Черная? В смысле – ножны черные? Клинок? Весь, абсолютно?.. Хотел заниматься?.. С телохранителем, именно он его и привел?.. А что ответили? И как?.. Значит, расписался?.. Тэкеши Исии? Понял, аригато гозаймасу, Нисимура-сан.

Вернувшись к чуть успокоившимся сэнсеям, Ютака поправил юкату и вынес приговор:

– С настоящего момента вы больше не можете преподавать в школе Аоки. Я поговорю сегодня с отцом и он примет решение, как с вами быть. Выступив от нашего лица и от нашего имени, вы оскорбили будущего ученика, превысили данные вам полномочия и покрыли позором это додзе. Единственное, чему вы можете радоваться, что остались живы. Потому что Тэкеши Исии – абэноши, лично отмеченный самим микадо. Он мог после всего случившегося отрубить вам головы и был бы в своем праве… Завтра после обеда вам сообщат о решении. Сейчас можете возвращаться домой.

Ютака Хикито получил прекрасное обучение и владел мечом чуть-чуть хуже гениального отца. А еще он обладал прекрасной памятью и знал всех значимых персон как в Токио, так и в Ниппон. Его обязанностью было улаживать возможные конфликты с взыскательными клиентами и рекламировать сеть школ среди желающих изучить столь сложное и прекрасное искусство.

Посмотрев задумчиво на остатки столба, мужчина пробормотал:

– И как теперь перед ним извиняться? Ведь он не просто абэноши, но вроде бы еще и кобун в Инагава-кай?

* * *

Одиннадцать вечера. Вся округа спит давно. Опекун так уже третий сон видит. У него с этим строго – пришел, бутылочкой пива ужин заполировал, шоу в девять вечера посмотрел – и все, до утра его нет.

Лишь я сижу, лобную кость морщу. Думаю, в какого подобным идиотом уродился. Вроде папа был куда адекватнее.

Вспоминаю себя “старого”, еще времен подмосковных. Ведь не человек был, а интеграл в людской оболочке. Задачи, сроки, подходы, варианты ликвидации. Затем – бэкдоры, баги, ложные следы и перевод стрелок на хакерские группы. Деньги, ненависть от бывших “коллег по дружному коллективу”. Семья, с которой смог провести так мало времени. Но даже улыбаться начал. Временами.

Стал бы я прежний на идиотов в додзе наезжать? Да никогда. Улыбнулся бы, поклонился и исчез. Меня бы через пять минут уже забыли. А сейчас? Более чем уверен, что половина Токио уже утром будет судачить: “Наш выгоревший чужую школу разгромил, всех сэнсеев мечом порубал, на полицию наорал и флагом махал”. Еще про то, что “Базай” орал, непременно добавят.

А все – гормоны. Или еще какая дурь, которая в башке Тэкеши в достаточном количестве. И никак ее не выколотить, это часть приобретенного тела.

Или вот – Масаюки. Здоровый мужик, который с чего-то решил, что я имею право распоряжаться его жизнью. Вечером наморщил бы брови, сказал “зачем ты меня в этот клоповник позвал” – и все, посчитал бы, что уронил честь господина. Просил бы разрешение на сеппуку. Ладошкой махни – и человека не станет. Потому что “недостоин я оказанного доверия". А господин – дурак малолетний, с понтами шире дверного проема.

Ох, грехи мои тяжкие. Когда профессор узнает, что я начал коленца выкидывать, он меня освежует. И будет полностью прав. Потому что должен Тэкеши сидеть маленькой мышкой под веником и не отсвечивать. А меня прет, будто ведерную скипидарную клизму вшарашили. На кураже. С ощущением, что жить надо немедленно, на ускорении, не оглядываясь за спину. Или это уже не жизнь…

Передо мной под перевернутой стеклянной банкой сидит лягушка. Большая. Зеленая. Глазки пучит. У меня их уже четыре штуки в пруду плавают.

Этой час назад я кинжалом позвоночник перебил. Затем сначала залечил внешнюю рану. А потом настроился на бедолагу, будто мелодию услышал. Каждый орган, каждый зеленый кусок “пел” по своему. Вот я и считал мелодию из здоровой части и за пять минут восстановил повреждение. Полностью, насколько могу судить. Почти сорок минут потом крутил-вертел, пытался различия найти. Нет, вроде все нормально. И энергии собственной потратил не так много. Больше на сканирование ушло.

Теперь сидит лупоглазая под банкой, на меня пялится. А я в ответ и думаю – ну и дурак ты, Тэкеши. Если кто-то узнает, что выгоревший абэноши способен лекарем работать и с заявленной “единичкой-минус” живую плоть кромсает и восстанавливает по щелчку пальцев, то никакой микадо не заступится. Меня или в золотую клетку где-нибудь под Фудзи запихают на глубину в километр. Или тупо грохнут. Нажмет снайпер на спусковой крючок и все, одним придурком меньше.

С другой стороны – что теперь, в петлю лезть? Ведь убитый в порту мальчишка не виноват, что проклятый Юма Хаяси его прикончил. И тем более не виноват, что новая душа попалась отмороженная – убивец, которых земля носить не хочет. Теперь это все перемешалось, сплелось в одно целое. И Тэкеши Исии получился таким, какой он есть. Молодой парень со злым взглядом. Местами жесткий. Местами сентиментальный. С перекошенным понятием чести, эдаким русским кодексом самурая, как я его понимаю. Пофигистичным отношением к смерти и острой жаждой справедливости.

И уж если Масаюки и Нобору готовы отдать за меня жизнь, то придется стать таким господином, за которого в самом деле стоит умереть. И пофиг на рефлексии, жизнь в любом случае продолжается.

Кстати, в новостях мелькнуло, что папаша Юмы с обрыва кувыркнулся вместе с женой. Гнал по обледеневшей дороге в горах. Не знаю, сам он прыгнул или помог кто, но хоть мне грех на душу брать не пришлось. Зато теперь понятно, что вопросы задавать придется его начальству. Сам он вряд ли что-то расскажет. Но об этом можно и позже подумать, сейчас голова не соображает.

Подняв банку, тыкаю лягушку пальцем – иди, зеленая. Свободна.

Квакнув, ускакала к пруду. А я спать пошел. У меня завтра еще одна радость начинается – второй класс старшей школы. До окончания которой еще добраться надо, со всеми этими приколами.

* * *

Холодно с утра. Начало апреля, солнышко греет сильнее ближе к обеду, пока же – воротник пиджака поднял, спрятался за широкой