— Да, ты прав… Начнем немедленно!

Горский засмеялся.

— Э, нет… Не раньше, чем я позавтракаю!

Для опроса слуг выбрали библиотеку. Первые пятеро опрошенных ничего сообщить не могли, так как находились тогда в других частях дома. Шестым по счету был вызван лакей по имени Яков.

— Да, ваше сиятельство, — сразу сказал он, — видел я в ту ночь Владимира Андреевича.

— Подробнее, — хмуро бросил Ланге.

— Так что ж… Господа в карты играть изволили, а мне надо поблизости быть, ну как понадоблюсь… Только не люблю я без дела сидеть. И стал я, значит, полировать то зеркало, дальнее в восточном коридоре. Тут и услышу, когда позовут, и при деле…

— Понятно, понятно, — кивнул Ланге нетерпеливо, — продолжай.

— Там ведь еще зеркала на другой стороне, значит, и в углу коридора. Вот в этих зеркалах я все и видел. Удивился, когда мальчишка прибежал… Потом господа убежали… Прошу прощения… Господа ушли, а я…

— Постой, друг любезный, — перебил его Горский. — Так ты все время видел в этих зеркалах дверь комнаты отца Павла?

— Так я ж то и говорю.

— И ты видел, как отец Павел вышел из комнаты?

— А, нет. Чего не видел, того не видел. Наверно, это до меня было. А вот потом, когда ушли господа… Вернулся Владимир Андреевич, один. Огляделся, значит, в коридоре…

— Огляделся, — повторил Ланге. — Он озирался? Может быть, проверял, нет ли в коридоре кого-нибудь?

— Может, и так.

— Он нервничал? Был беспокоен?

— А то, ваше сиятельство. Как смерть бледный, прости Господи. Я только потом понял, когда узнал… Ну, про отца Павла…

— Что было дальше?

— Владимир Андреевич вошел в комнату отца Павла… И вышел почти сразу, минуты не прошло.

— Когда он входил в комнату, в руках у него что-нибудь было?

— Нет, не было. Это точно, не было.

— А когда выходил?

Яков наморщил в задумчивости лоб.

— Вот не могу сказать, ваше сиятельство. Когда он выходил, я его со спины видел, и потом немножко сбоку. Недолго, в этих зеркалах… Как будто он нес что-то… Но точно не скажу, нет.

— Может быть, он нес книгу?

— Может, и книгу… Но может, и показалось мне.

— Ладно… Иди, — сказал Ланге. — Я тобой доволен, твое жалованье повышено на пять рублей.

— Благодарствую премного, ваше сиятельство!

— Но ты должен молчать о том, о чем мы сейчас говорили. Если хоть одной живой душе проболтаешься, ты уволен без рекомендаций.

— А то я не понимаю, ваше сиятельство… В лучшем виде, ваше сиятельство…

— Иди.

После ухода лакея ни Ланге, ни Горский долгое время не произносили ни слова. Ланге достал коньяк, наполнил два бокала. Они выпили молча, не салютуя, как на похоронах.

— Кордин, — промолвил Ланге, отстраненно глядя в окно. — Владимир Андреевич, мой друг…

— Да, Кордин, — подтвердил писатель. — И главный вопрос теперь — как ты поступишь?

— А как бы ты поступил на моем месте?

— Я? Александр… Пожалуй, впервые я не знаю, что и сказать.

— Убит мой брат, я обманут негодяем, задета моя честь, я…

— Вызовешь его на дуэль? — иронично предположил Горский.

— Преступников не вызывают на дуэль! Их казнят…

— Не горячись, Александр.

— Что?!

— Я не имею в виду — оставь все как есть. Но я не хочу, чтобы тебя повесили за убийство. Хладнокровие еще никому не повредило. Да и месть — это блюдо, которое намного вкусней, когда его подают холодным…

— О, тут ты прав… Не беспокойся, я не намерен сей же момент командовать осаду Нимандштайна или подкарауливать Кордина в кустах с ружьем. Да и просто убить его — разве это месть? А прежде всего, я хочу досконально разобраться в этой истории.

— Правильно, — писатель утвердительно наклонил голову. — Но с чего ты начнешь?

— С тех неясностей, что еще остаются. Они кажутся незначительными, но именно мелочи могут дать ключ…

— Например?

— Например, почему Кордин, взяв книгу, не забрал также и записку моего брата.

Горский развел руками.

— Ответить на этот вопрос мог бы только сам Кордин… Но можно предположить, что он либо не заметил ее в спешке, либо…

— Либо?

— Либо напротив, заметил, прочел и оставил там, где она была.

— Зачем?

— В отсутствие книги такая записка ничем ему не угрожала, более того, была ему полезна. Она доказывала, что отец Павел покончил с собой, а не был убит. Ведь если бы самоубийство не было доказано, Елена едва ли отреклась бы от своих замыслов, скорее наоборот.

— Вот, вот, — сказал Ланге, вновь разливая коньяк. — Как раз тут что-то не сходится.

— Что не сходится?

— Все поведение Кордина… Он отдает книгу моему брату… Если верить письму, за три дня до его самоубийства. Как он мог быть спокоен все это время, как мог быть уверен, что брат не расскажет мне о книге, не сообщит, откуда она у него?

— Тут автор письма мог и ошибиться, — заметил Горский, — насчет трех дней.

— Пусть так, неважно… Чтобы рассказать, три дня не нужны, достаточно и нескольких минут.

— Вероятно, он как-то сумел убедить отца Павла сохранить это в секрете. Или дело в содержании книги. Или… В чем-то другом, чего мы не знаем.

— Да, но это еще не все. Передавая книгу, Кордин знал или по меньшей мере рассчитывал, что знакомство с ней приведет к безумию, к самоубийству… Но он не мог знать, как именно это произойдет. Не мог знать, что у него будет время забрать книгу, единственную улику. И тем не менее… Разве это не странно?

— Это выглядит странно, — согласился Горский с ударением на слове «выглядит». — Он действовал так, будто случившееся оказалось для него не меньшей неожиданностью, чем для нас. Но я снова повторю, мы мало знаем. Связать все воедино можно, только заполнив белые пятна. Тогда и странностей не останется.

— И наконец, — продолжил Ланге, — эта книга. Откуда она взялась, как попала к Кордину, как он узнал о ее свойствах? Хорошо, допустим, сама книга тут ни при чем, а было применено какое-то ядовитое вещество. Но по сути, какая разница?

— Все это вместе наводит на мысль… Что за Кординым кто-то стоял?

— Кто за кем стоял, судить не берусь. Пока очевидно, что смерть моего брата была выгодна самому Кордину. Но сообщник у него был, это мне представляется несомненным.