Когда я начала выступать на больших аренах, мои концерты с каждым разом становились грандиознее, содержательнее и в конце концов стали отличаться хорошо продуманной постановкой. Хоть я и говорила, что хотела стать актрисой, у меня прошла тяга сниматься в кино, потому что я и так чувствовала, что как будто играю роль в фильме каждый раз, когда выхожу на сцену. Каждое представление было своего рода постановкой, маленьким (или не таким уж и маленьким) фильмом с «актерским» составом (включающим меня, танцоров и оркестр), огромной командой каскадеров и впечатляющими декорациями. Марк Фишер, архитектурный гений, спроектировавший декорации для всех, включая Pink Floyd и The Rolling Stones, U2 и Леди Гага, превзошел самого себя, создав громоздкую систему для создания захватывающих дух спецэффектов.

Зрелище было потрясающее (у Роджера чуть не случился сердечный приступ): огромная «лапа» размером восемнадцать на двадцать четыре метра, приводимая в движение посредством кронштейна, пронесла меня над зрителями. И я танцевала там на каблуках, находясь при этом на узкой платформе и делая вид, что немного соскальзываю, чтобы заставить Роджера понервничать. А еще я свисала над ограждением, чтобы быть поближе к людям. Настолько ближе, чтобы видеть их лица, смотреть им в глаза и чтобы они тоже могли видеть меня. Я всегда любила такие моменты ощущения близости и единства.

Турне Twenty Four Seven требовало максимальной самоотдачи, и после него мне ужасно захотелось взять большую паузу – возможно, навсегда. Я никогда не относилась к тому типу людей, которые не умеют расслабляться. У меня шумная работа, но я из тех, кто любит тишину и покой. Как я проводила время, когда не работала? Я не слушала музыку. Любила читать, медитировать, разговаривать с Эрвином, а еще придаваться одной из своих самых сильных слабостей – смотреть фильмы ужасов, причем чем страшнее, тем лучше. Годы выступлений не могли не отразиться и на моем распорядке дня: я стала самой что ни на есть совой. И по сей день мы с Эрвином не спим до предрассветных часов, а потом поздно встаем. На входе в замок Алгонкин даже стоит металлическая табличка, на которой написано: «Никаких поставок до полудня».

Когда нам нечем заняться дома, мы не прочь съездить в наш маленький домик за городом. Есть замечательное выражение про местность, где расположен этот домик. Про нее говорят «wo sich Fuchs und Hase gute Nacht sagen», что означает место, «где лиса и заяц желают друг другу спокойной ночи». Иными словами: нигде! Нам это нравится. Пребывать в небытии и ничего не делать.

Когда мы едем за город, машина становится исповедальней. Я настоятельно рекомендую такую форму терапии всем парам. Пока мы едем (Эрвин за рулем, а я рядышком, на переднем сиденье), у нас есть время поговорить обо всем. Какой бы ни была тема, мы выкладываем все как есть, ничего не приукрашивая, без каких-либо ограничений. Как любит говорить Эрвин: «В кабине экипажа секретов нет». Мы узнали об этом от Далай-ламы. Нет, не о поездке в машине… а о том, что противостояние полезно. «Есть одна важная вещь, – говорил он. – Всегда идите по пути противостояния. Когда вы держите что-то в себе, это долгое время работает против вас». Однажды Эрвин понял, что он начал раскрываться. Обстановка во время наших бесед порой накалялась, и порой мне нужно было время, чтобы остыть – в этом смысле я эмоциональная. Но несмотря ни на что, мы все равно обсуждали тему до конца. Мы знаем, что в отношениях нужно уступать друг другу, идти на компромисс, и так и делаем. Как ни крути, мой неудачный опыт в отношениях с Айком научил меня ценить и – главное! – поддерживать хорошие отношения с Эрвином.

Какая у нас самая болезненная тема после всех прожитых лет? Обустройство дома. Да, войны по поводу обустройства дома продолжаются до сих пор, особенно за городом, и от этого не спасет ни одна терапия в машине. Когда я только начала заниматься загородным домом, я задала сама себе вопрос: «Мне будет здесь уютно?» Я убедила Эрвина пройтись по магазинам. И там я бывало спрашивала его: «Милый, тебе это нравится?», указывая на какую-то мебель. Эрвин порой делает вид, что ему нравится, а затем махнет на меня рукой и закажет то, что хочет. Причем обычно совсем не то, что я выбрала.

Этот дом для Эрвина – своего рода пристанище, место, где он может быть просто мужчиной. В конце концов я сказала себе: «Хорошо, Тина. У тебя есть все остальные дома. Отступись. Пусть этот дом принадлежит ему». Но как порой бывает непросто прийти к этому решению!

Эрвин любит что-то мастерить, и для этого у него есть все необходимые инструменты. Он также неровно дышит ко всему, у чего есть мотор, будь то машина, мотоцикл или же лодка, а его гараж сделан по последнему слову техники: в нем есть все. Для Эрвина езда на машине – это спорт. Иногда он может сорваться с места и отправиться в недельную поездку со своими товарищами-автолюбителями или мотолюбителями. И он всегда пытается объяснить мне, почему эти поездки так увлекательны. Я говорю: «Это всего лишь поездка. Дорога. Машина. Что в этом особенного?» Но Эрвин отвечает, что это еще и братство, это крепкая мужская дружба, основанная на общих интересах. Он спорит, что негативные предубеждения и стереотипы о байкерах в корне безосновательны, говорит, что они хорошие, надежные люди. Но я вижу лишь одно: когда он возвращается после этих поездок, от него пахнет как от бензоколонки. Был случай, когда он вернулся домой из Италии, где проводилась гонка «Тысяча миль», в ходе которой приключилось неладное. В его машине, красном «Феррари-340» 1951 года, случился перегрев – выхлопная труба нагрела пол до такой степени, что у Эрвина расплавилась подошва на ботинке. Ему пришлось замотать ее изолентой, чтобы можно было ходить. Какая самоотверженность! Я подтруниваю над ним, но мне нравится, что Эрвин так предан своим увлечениям.

В этот период моя жизнь стала такой спокойной, что в поисковике Google даже стали появляться запросы «Тина Тернер умерла?». Если и были какие-то сомнения относительно того, жива я или мертва, все слухи были развеяны в 2005 году, когда я была удостоена награды в Центре исполнительских искусств им. Дж. Ф. Кеннеди в Вашингтоне. Сначала я противилась этому, потому что не могла понять, чего я такого сделала, чтобы заслужить медаль. Я всегда относилась к себе как к обычному человеку, который встает утром и идет на работу. Но все же я надела свой лучший наряд от Galliano, присоединилась к своим почтенным товарищам Роберту Редфорду, Тони Беннетту, Джули Харрис и Сьюзен Фаррелл и слушала, как люди рассказывают обо мне невероятно приятные вещи. В том числе и президент Джордж Буш, который заявил, что у меня самые знаменитые ножки в шоу-бизнесе.

Я сидела там и смотрела, как Эл Грин, Куин Латифа и Мелисса Этеридж исполняют мои песни, и все они были по-своему замечательны. Но настоящим откровением для меня этим вечером стала Бейонсе. Она вышла на сцену в одном из первых платьев из коллекции Боба Маки, придуманных для меня (на самом деле, у него были еще копии этого наряда), и сказала: «Каждый раз, когда я думаю о вдохновении, я вспоминаю двух Тин в моей жизни – это моя мама Тина и, конечно, неподражаемая Тина Тернер. Я никогда не забуду первый раз, когда увидела ваше выступление. Никогда в своей жизни я не видела настолько могущественной, сильной женщины». Я была тронута ее словами, сказанными от всей души. Затем она начала исполнять песню «Proud Mary». Уверяю вас, она исполнила ее так, что весь зал засиял. Зрители были все время на ногах, двигаясь под музыку. Все смотрели на меня, хотели увидеть, как я реагирую на исполнение моей песни. Мне понравилось! Я была тронута. Я не могла дождаться момента, чтобы пойти за кулисы и сказать Бейонсе, какая она сильная и могущественная.